Провал крестового похода. США и трагедия посткоммунистической России - [18]

Сами русские, когда их спрашивали об этом, начиная с конца 80-х гг., неоднократно отдавали предпочтение именно «смешанной экономике»^{96}. Сегодня она выглядела бы так: свобода частного рыночного предпринимательства в соединении с характерными чертами советской системы, включая гарантию занятости, некоторое регулирование и дотирование потребительских цен, разветвленную систему социального обеспечения и государственную собственность на ряд жизненно важных отраслей хозяйства. В связи с этим становится понятно, почему от 75 до 85% россиян, опрошенных в 1999 г. и в 2000 г., сожалеют о распаде СССР, а большинство из них считает брежневскую эпоху 70-х и начала 80-х гг. «золотым веком»^{97}.

Иными словами, большинству россиян милее идеалы европейской социал-демократии, нежели «условия» американского крестового похода. Попытка навязать им любой другой тип экономики, как это было сделано в 90-е гг., неизбежно будет иметь отрицательные последствия, прежде всего для демократии. Провал идеи «свободного рынка» в России, ставший очевидным к концу десятилетия, только упрочил общественные надежды на «смешанную экономику». Сегодня это — программное положение почти всех значительных партий в России.

Таким образом, простейший исторический ликбез позволит сфокусировать внимание на реальных событиях сегодняшнего дня, а не на мифах, а это, в свою очередь, является важнейшим шагом к пониманию того, что в действительности произошло в России после 1991 г. В россиеведческие исследования должна вернуться Россия и, в особенности, её народ, чью судьбу, в бытность его ещё советским народом, так оплакивали американские политики, журналисты и академические учёные. Обо всех событиях, невольно или намеренно опущенных или затушеванных американскими специалистами в 90-е гг., непременно будут написаны книги; здесь же позвольте привести только два примера.

Когда московские «реформаторы на американской тяге», в конце концов, покинут сцену — а это так или иначе скоро произойдёт, — в наследство они оставят, помимо миллионов преждевременных смертей, «социальную проблему № 1» — всероссийскую бедность. На заре нового тысячелетия почти половина граждан России живёт за официальной чертой бедности (примерно 40 долларов в месяц) и ещё 25–30% не поднимаются выше этой черты. (Трагедия эта не только российская: в бывших советских республиках число людей, проживающих в бедности, возросло с 14 млн. в 1989 г. до 147 млн. в 1998 г., ещё до финансового кризиса)^{98}. Такое падение уровня жизни является беспрецедентным для мирного времени.

И это по сути единственный «переход», имевший место в посткоммунистической России. Да, бедность существовала и в Советской России, как не устают напоминать нам апологеты крестового похода, но никогда ещё в новейшее время это явление не носило такой масштабный, такой глубокий, такой отчаянный характер. И, что особенно важно с политической точки зрения, никогда оно не сопровождалось такой неприкрытой коррупцией во всех эшелонах власти и таким размахом нечестного обогащения. Эта катастрофическая реальность и есть сегодня главный контекст для правдивого журнализма, значимого научного анализа и человечной политики — неважно, русских или американских.

Но хотя авторитетные отчёты один за другим живописуют масштабы российского обнищания и его чудовищные последствия для населения, американские чиновники, учёные и наблюдатели до сих пор либо не видят этого явления, либо не хотят видеть^{99}. Когда в конце 90-х гг. надежда на «ельцинские реформы» в Америке начала трещать по швам, причиной тому стали отнюдь не страдания русского народа, а кремлёвский дефолт в отношении западных кредитов и сообщения в прессе об отмывании российскими олигархами и чиновниками своих миллионов в американских банках.

В большинстве стенаний на тему «Кто потерял, или проиграл Россию?» речь шла вовсе не о 100 млн. россиян, лишившихся нормальной жизни, а лишь об утраченных американцами инвестициях, займах и репутациях^{100}.

Но если американцы безразличны к судьбе нищающего российского большинства, то этого нельзя сказать об их отношении к российским олигархам, «приватизировавшим» богатейшие государственные ресурсы и нажившим на них миллионные состояния. Даже бывший главный экономист Всемирного банка почти убеждён, что экономическое возрождение России невозможно без частичной возвратной национализации, особенно жизненно важных национальных ресурсов. Но когда в середине 2000 г. Путин начал наступление на олигархов за передел собственности, уход от налогов и нелегальный вывоз капитала за рубеж (75% опрошенных россиян одобрили эту политику Путина), «Washington Post» и «Wall Street Journal» строго указали ему на невозможность «возвращения к приватизационным сделкам» и нецелесообразность «противостояния» с олигархами^{101}. Редакторы американских газет и потенциальные инвесторы всегда ратовали за «господство закона» в России, но в этом случае они фактически выступили за полный иммунитет для крупнейших клептократов XX века.

В самом деле, начиная с середины 2000 г., американские журналисты, инвесторы и даже некоторые учёные старались оправдать и обелить «во многом несправедливо оклеветанных» клептократов. Для многих честных российских граждан, действительно преданных демократии, «олигархи олицетворяют неправовой, криминальный характер ельцинского режима». Однако в наиболее влиятельных американских газетах их даже в кавычках уже не называют «олигархами», а на чистом американском языке именуют «магнатами»