Протест настоящего мужчины - [35]

— Есть.

— А кто я такой, знаешь?

— Знаю.

— Ну кто?

— Мой дедушка.

— Вот, — медленно произнес он. — Твой дедушка.

Тут он вдруг захохотал, и его вздутый живот затрясся у меня перед носом.

— Ну не потеха ли, черт меня дери! Том Бэрке и Том Бэрке! Знаешь что, парень? — Он перешел на шепот: — Давай отпразднуем такое событие, а? Вдвоем. Ну, что? Дед и внук Бэрке совершат экскурсию по древней земле Малладафа. Что скажешь?

Я начал было объяснять ему про маму, но он перебил меня:

— Всему свое время, — сказал он. — Первым делом — наша экскурсия. Сшит и скроен ты что надо, пусть весь городок поглядит, как мы шествуем вместе. Неужто откажешь старику в таком удовольствии?

Он схватил меня за локоть и повернул туда, откуда я только что пришел.

— Пока не село солнце, нужно осмотреть южную сторону. — И потащил меня за собой.

Куда мне, такому перепуганному, было сопротивляться? Я засеменил с ним рядом, на каждый его шаг приходилось три или четыре моих. Он не умолкал ни на секунду, а я от страха поначалу даже не слышал, о чем он говорит. Но постепенно страх улетучился, и я стал смотреть на него с почтением и любопытством, захлестнувшим меня волной: а сколько ему лет? А какой у него рост? Что за борода? Как он дрался с полицией? Как гулял и буянил? Но когда я уже хотел задать первый вопрос, язык вдруг прилип к гортани, и дедушка продолжал рассказывать. Говорил он как судья, речь его текла потоком, и обыкновенный городишко на одну улицу — таким был Малладаф — вдруг превратился в самое романтическое место во всей Ирландии. Дедушка показал мне развалины дома Золотого Галлахера — этот Галлахер обнаружил на дне бухты Донегол затонувший испанский галеон, нанял всех, сколько было, мальчишек в округе (в том числе и дедушку) и заставил их прыгать в черную пучину, они выныривали, держа в руках, во рту, между пальцами ног дублоны и муадоры, сапфиры и бриллианты. Йотом он показал мне место, где войску Кромвеля устроили засаду и всех его солдат разорвали на куски голыми руками. Мы подошли к площадке, где когда-то стоял храм друидов, и дедушка опустился на колени — показать мне, как эти святые поклонялись солнцу. Он отвел меня на окраину городка, к полю, под которым течет серебряная речка, но как она журчит, можно услышать только в летнюю ночь, потом к фургону лудильщика, там, сказал дедушка, живет единственный во всей Ирландии прямой потомок Катера Мора, короля Ленстера. Мы видели одного из самых старых в Европе козлов, видели теленка, родившегося с двумя головами (одну из них удалили всего неделю назад). Смотрели через стену работного дома — в старые времена злющий хозяин этого дома, Кровавый Болдриг, до смерти забивал работающих на него маленьких сирот, а потом его самого убила копытом дикая одноглазая лошадь. Мы вышли к гавани и через Атлантический океан смотрели иа Нью-Йорк, где днем и ночью горят сотни миллионов огней, а при извержениях вулканов взлетают к небу целые улицы.

О маме я позабыл и думать. Продолжай дедушка говорить дальше, боюсь, я о ней так бы и не вспомнил. Но наконец мы вернулись к месту, где он поймал меня, остановились, и дедушка сказал:

— Ну вот. Что ты теперь скажешь о Малладафе? — Он сгреб в кулак бороду и кинул на меня озорной взгляд. — Одно место я позабыл, — сказал он. — Церковь. Но там ты, кажется, уже бывал.

— А мама…

— Да, мама. Говоришь, она порезалась? Ничего страшного. Господь никого из Нисонов не прибирал в расцвете сил. В этой юдоли слез он назначил им долгий срок. А теперь, парень, я столько болтал языком, что меня мучит жажда. Зайди со мной выпить, ладно?

Обдумать его предложение не удалось — он снова взял меня за локоть и завел в ближайшую пивную. Внутри не было никого, только за стойкой стоял мальчишка примерно моих лет. Он увидел нас и через заднюю дверь мгновенно скрылся в подсобке. Мы ждали, но он не возвращался. Дедушка нетерпеливо барабанил пальцами по медному поручню, несколько раз он крикнул: «Продавец! Продавец!» Никто не торопился нас обслужить. Наконец дверь открылась, и мальчишка вернулся. Он остановился у дальнего края стойки и сказал оттуда:

— Папа говорит, что больше поить вас в долг не будет.

И тут… по сей день не знаю, как это произошло: никогда не мог определить, что я чувствовал и понимал тогда, а что домыслил потом. Но одно я помню точно. В зеркале за стойкой я увидел дедушкино лицо, старое, морщинистое, усталое, и мне вдруг стало очень его жалко. Как именно десятишиллинговая банкнота, которую я весь день мял в кулаке, перекочевала в его руку — этого я не помню. Слов не было — знаю. Ни секунды не колебался — тоже знаю. И когда наши пальцы встретились под стойкой, я не думал, что делаю какой-то безрассудный, или щедрый, или покровительственный, или просто легкомысленный жест. Видимо, в ту секунду я не мог поступить иначе: требовались деньги, а у меня они были. Вот и все.

— В долг? Кому нужен долг? — воскликнул дедушка. — Ты что, деньги узнавать перестал? — Он припечатал банкноту к стойке и высокомерно заворчал: — Ну-ка, малый, быстро! Мне что всегда и какой-нибудь сладкой водицы для моего внука, Тома Бэрке… — он на мгновение остановился, — продолжателя моего рода! Поторопись, малый! Поторопись! Нечего на нас глазеть! Поторопись!..