Прощай, гармонь! - [42]
— Если художественный совет, товарищи, требует, чтобы я переделал эскизы, я подчинюсь. Однако, прошу вас всех быть свидетелями: этот человек назвал меня бездарностью…
Директор успокаивать их бросился:
— Да что вы, Илья Владимирович! Лев Максимилианович и не думал представлять вас в таком свете. Подтвердите, пожалуйста, Лев Максимилианович!
Если Милявский хотя бы головой кивнул, все было бы в порядке. Харитонов горяч, но и отходчив. А он, режиссер, пепел с сигареты на ковер стряхнул и глаза в потолок. Тогда Илья Владимирович опять очень тихо и спокойно говорит:
— Вот, товарищи, я авторитетно заявляю перед лицом художественного совета, что сумею снять с себя подозрение в бездарности. И сделаю я это так, что нашему многоуважаемому Льву Максимилиановичу будет очень желательно мою работу даже в личную собственность приобрести…
Сказал он и вышел, дверью хлопнув. А когда он вышел, Милявский улыбнулся и поясняет:
— Кому-кому, а мне известно, что Харитонов может резко повысить художественную ценность своих работ. Если он это сделает, если на его работу не только в театре, но и дома смотреть захочется, я ему первый в пояс поклонюсь.
Может быть, он немного и не так сказал, но приблизительно в таком смысле.
В театре на другой день тишина. Актеры — народ любопытный, ждут, чем дело кончится. К всеобщему разочарованию, ни на следующий, ни в последующие дни ничего существенного не произошло. Интерес к инциденту стал пропадать, потому что если в костер не подбрасывать хвороста, он обязательно потухнет. Все решили, что художник «отошел». Но дело приняло неожиданный оборот.
Однажды — это было уже весной — иду я по проспекту Дерзаний. Иду, ни о чем не думаю. И вдруг вижу, мне навстречу, напрямик через лужи, бежит Леончик Стукалов, актер, уволенный из нашего театра за усердное поклонение веселому богу. Подбегает он, значит, ко мне, хватает за лацкан макинтоша и кричит на весь проспект: «Ты знаешь?».. Я легонько освобождаю свой лацкан и отвечаю: «Нет, не знаю». Он опять кричит: «Беги скорее на базар, там в комиссионке около толкучки вашего Милявского продают!» Я спрашиваю: «Как продают, фигурально что ли?» А Стукалов, оставив меня, бежал дальше, разнося по городу сомнительную сенсацию.
Конечно, Леончику можно верить с опаской, но ноги мои сами повернули к базару.
Невзначай магазинчик «Скупка и продажа подержанных вещей домашнего обихода» нашел я довольно быстро. Стоял он на бойком месте. Расчет основателей магазинчика был верный: не продав какую-нибудь пустяковину на базаре, человек, чтобы не нести ее домой, оставит в магазине. И вот здесь, среди помятых фетровых шляп, мясорубок и не первой свежести керогазов, я сразу увидел его. Он сидел в кресле алого бархата, закинув ногу на ногу. Одна рука подпирала одухотворенное чело, другая, с сигаретой между длинными холеными пальцами, спускалась к полу. В манере исполнения чувствовалась твердая рука незаурядного художника. Я знал, что Харитонов способен на многое, но что он сможет за короткое время без сеансов позирования, исключительно по памяти, написать изумительный портрет — этого я не предполагал. Картина была выдержана в глубоких коричнево-красно-золотистых тонах. Портрет покорял тонкостью рисунка, сочностью колорита. Под шикарной багетовой рамой торгующие деятели прикрепили аккуратную табличку: «Артист Милявский. Цена 500 рублей».
Из магазина вышел я ошеломленный. Иду, задумавшись. Очнулся, когда меня Буряк-Николаенко за плечо потряс и в самое ухо крикнул: «Правда?» Махнул я рукой и дальше двинулся, а Буряк-Николаенко помчался к базару.
За два дня в комиссионке побывал весь коллектив нашего театра, включая рабочих сцены. Всем стало ясно: быть грозе. И, правда, взрыва ждать пришлось недолго.
Неизвестно, кто сказал Милявскому про портрет, но прибежал он в кабинет директора запыхавшийся и возмущенный. Многие тогда в первый раз увидели, что Милявский умеет бегать, да еще без своей палки сандалового дерева. В кабинете директора я тогда не был, поэтому точно не знаю, о чем они говорили, но приблизительно догадываюсь. Директор наш человек мягкий, предпочитает ничего сам не решать, благо для этого есть другие: общественность, местный комитет, уполномоченный театрального общества… Словом, Милявский добился, чтобы эксцесс разбирался на месткоме.
Собрались мы. Помню, слева от меня сидел Буряк-Николаенко, справа актер Скакалкин, он же заместитель председателя месткома. Буряк-Николаенко, как водится, доложил сущность дела и попросил высказаться. Первым слово взял Милявский.
— Я, — говорит, — требую, чтобы общественность оградила меня от гнусных происков! Я не желаю быть объектом для карикатур!
— А между прочим, — перебивает его Скакалкин, — непонятно, о какой карикатуре идет речь. Если о портрете в магазине, то, на мой взгляд, это полноценное художественное произведение. И я на вашем месте был бы рад…
Попросили Харитонова объяснить свой поступок. Илья Владимирович встал и очень спокойно говорит:
— Я, товарищи, пока еще не уяснил, в чем же заключается мой так называемый «поступок». Я свободный художник и темы для своих работ выбираю сам. Запечатлеть образ Льва Максимилиановича — поклонился Харитонов Милявскому — моя давнишняя мечта. И вот эту мечту я сделал реальностью. В чем «поступок», — непонятно?
Творческий путь Г. Комракова в журналистике и литературе начался в 60-х годах. Сотрудник районной газеты, затем собственный корреспондент «Алтайской правды», сейчас Геннадий Комраков специальный корреспондент «Известий»; его очерки на темы морали всегда привлекают внимание читателей. Как писатель Г. Комраков известен повестями «За картошкой», «До осени полгода», опубликованными журналом «Новый мир»; книгами «Слоновая кость», «Доведи до вершины», «Странные путешествия» и др.Повесть «Мост в бесконечность» — первое историческое произведение Г.
Годы гражданской войны — светлое и драматическое время острейшей борьбы за становление молодой Страны Советов. Значительность и масштаб событий, их влияние на жизнь всего мира и каждого отдельного человека, особенно в нашей стране, трудно охватить, невозможно исчерпать ни историкам, ни литераторам. Много написано об этих годах, но еще больше осталось нерассказанного о них, интересного и нужного сегодняшним и завтрашним строителям будущего. Периоды великих бурь непосредственно и с необычайной силой отражаются на человеческих судьбах — проявляют скрытые прежде качества людей, обнажают противоречия, обостряют чувства; и меняются люди, их отношения, взгляды и мораль. Автор — современник грозовых лет — рассказывает о виденном и пережитом, о людях, с которыми так или иначе столкнули те годы. Противоречивыми и сложными были пути многих честных представителей интеллигенции, мучительно и страстно искавших свое место в расколовшемся мире. В центре повествования — студентка университета Виктория Вяземская (о детстве ее рассказывает книга «Вступление в жизнь», которая была издана в 1946 году). Осенью 1917 года Виктория с матерью приезжает из Москвы в губернский город Западной Сибири. Девушка еще не оправилась после смерти тетки, сестры отца, которая ее воспитала.
Рассказ о бойцах-артиллеристах, разведчиках, пехотинцах, об их мужестве и бесстрашии на войне.
Клая, главная героиня книги, — девушка образованная, эрудированная, с отличным чувством стиля и с большим чувством юмора. Знает толк в интересных людях, больших деньгах, хороших вещах, культовых местах и событиях. С ней вы проникнете в тайный мир русских «дорогих» клиентов. Клая одинаково легко и непринужденно рассказывает, как проходят самые громкие тусовки на Куршевеле и в Монте-Карло, как протекают «тяжелые» будни олигархов и о том, почему меняется курс доллара, не забывает о любви и простых человеческих радостях.
Как может отнестись нормальная девушка к тому, кто постоянно попадается на дороге, лезет в ее жизнь и навязывает свою помощь? Может, он просто манипулирует ею в каких-то своих целях? А если нет? Тогда еще подозрительней. Кругом полно маньяков и всяких опасных личностей. Не ангел же он, в самом деле… Ведь разве можно любить ангела?
В центре повествования романа Язмурада Мамедиева «Родная земля» — типичное туркменское село в первые годы коллективизации, когда с одной стороны уже полным ходом шло на древней туркменской земле колхозное строительство, а с другой — баи, ишаны и верные им люди по-прежнему вынашивали планы возврата к старому. Враги новой жизни были сильны и коварны. Они пускали в ход всё: и угрозы, и клевету, и оружие, и подкупы. Они судорожно цеплялись за обломки старого, насквозь прогнившего строя. Нелегко героям романа, простым чабанам, найти верный путь в этом водовороте жизни.
Роман и новелла под одной обложкой, завершение трилогии Филипа Рота о писателе Натане Цукермане, альтер эго автора. «Урок анатомии» — одна из самых сильных книг Рота, написанная с блеском и юмором история загадочной болезни знаменитого Цукермана. Одурманенный болью, лекарствами, алкоголем и наркотиками, он больше не может писать. Не герои ли его собственных произведений наслали на него порчу? А может, таинственный недуг — просто кризис среднего возраста? «Пражская оргия» — яркий финальный аккорд литературного сериала.