Прощай, Африка! - [2]

На ферме мы развели кофейную плантацию. Правда, выращивать кофе на такой высоте было нелегко, и большой прибыли эта плантация не принесла. Но возделывать кофе — дело увлекательное, его никак не бросишь, а работы всегда много; вечно что-то не успеваешь сделать.

Среди этой дикой природы участок, обработанный по всем правилам и расположенный в хорошем месте, всегда процветает. Впоследствии, когда я летала над Африкой и вид собственной фермы с самолета стал для меня привычен, я приходила в восхищение от нашей кофейной плантации — она ярко зеленела на тускло-зеленых склонах, и я поняла, как приятно человеку видеть геометрически-четкий рисунок на фоне дикой природы. Вся земля вокруг Найроби, особенно к северу от города, обработана именно так, и люди, живущие там, ни о чем другом говорить не любят — только и рассказывают, как сажают деревца, как делают прививки и собирают урожай, и по ночам им не спится — только и думают, как бы улучшить работу на плантациях.

А выращивать кофе — дело трудное. В молодости, только начав этим заниматься, несешь, бывало, ящики с рассадой, такой свежей, молодой, а на поле тебя уже ждут рабочие, — стоишь и смотришь, как они рассаживают молодые побеги ровными рядами во влажную землю, где им расти и цвести, и ограждают их от солнца густой стеной зеленых ветвей, наломанных в зарослях — молодняк всегда нуждается в защите. Пройдет лет пять или шесть, прежде чем деревца начнут давать плоды, а сколько им придется вытерпеть за эти годы — тут и засухи, и всякие болезни, то вдруг все начнет густо зарастать сорняком, а хуже нет, чем нахальный репейник, вечно цепляющийся за платье, за чулки. Иногда у небрежно высаженных деревьев были подогнуты корни, и они засыхали, только начав цвести. Обычно сажают по шестьсот кустов на акр, а то и больше, а мне надо было засадить шестьсот акров плантации; волы мои таскали культиваторы взад и вперед по участку, между рядами деревьев, и надо было пройти тысячи миль, а потом терпеливо дожидаться, пока этот тяжкий труд не принесет плодов.

Кофейная плантация бывает поразительно хороша. Когда зацветет в начале сезона дождей, она особенно прекрасна — все шестьсот акров словно укрыты белоснежным облаком в тумане или в мелкой измороси. У цветов кофе — тонкий, чуть горьковатый аромат, похожий на запах терновника. Когда уже созрели плоды, и поле кажется красным от зрелых гроздий, на плантацию помогать мужчинам выходят все женщины и малые ребята — их здесь зовут «Тото»; полные корзины на телегах и фургонах отправляют на фабрику у реки. Конечно, наша фабрика была оборудована не совсем так, как надо, но она была построена по нашему собственному плану, чем мы очень гордились. Однажды она сгорела, но мы ее отстроили заново. Большая сушилка для кофе крутилась без остановки, пересыпая в своем железном чреве кофейные зерна, и шум походил на шорох гальки, которую выносит на берег морская волна. Иногда кофе подсыхал быстро, к полуночи, и пора было его пересыпать. Очень живописная картина: в огромном темном складе мелькают лампы-молнии, освещая то паутину по углам, то веселые лица темнокожих, суетящихся вокруг сушилки, и кажется, что наша сушильня в непроницаемой тьме африканской ночи сверкает, как драгоценная серьга в ухе эфиопа. Потом, уже вручную, зерна лущили, раскладывали по сортам и укладывали в мешки, зашивая их толстыми иглами, какими работают шорники.

Ранним утром, когда было темно и я еще не вставала, мне было слышно, как фургоны, груженые мешками кофе — двенадцать таких фургонов везли целую тонну — с шестнадцатью волами в каждой упряжке, отправлялись к железнодорожной ветке в Найроби, вверх по длинному склону; все это сопровождалось грохотом и криками погонщиков, бегущих рядом с фургонами.

По вечерам я выходила встречать возвращавшийся караван. Изнемогающие волы, повесив головы, еле шли, маленькие усталые погонщики — «Тотошки» — вели их, а за погонщиками тащились, извиваясь в пыли, длинные бичи. Теперь наша работа закончена — мы сделали все, что могли. Мешки с кофе через день-другой погрузят на пароходы, а нам остается только надеяться, что на большом аукционе в Лондоне за него дадут хорошую цену.

У меня было шесть тысяч акров земли, так что кроме кофейной плантации оставались свободные участки. На ферме еще сохранились лесные заросли, а примерно тысяча акров принадлежала скваттерам-арендаторам, они называли свои владения «шамбы». Владеют участками туземцы, они занимают на фермах белых по несколько акров, и за это отрабатывают на плантации определенное количество дней в году. Но, по-моему, мои скваттеры видели наши отношения совсем в другом свете: многие из них, как и их отцы, родились на этой земле, и они считали меня как бы главным скваттером этих мест. Во владениях скваттеров жизнь всегда кипела ключом, земля менялась с каждым новым сезоном.

Бобы созревали на этих полях, женщины собирали их и обмолачивали, а стебли и шелуху жгли на кострах, так что бывали в году месяцы, когда над всей нашей землей синими столбами подымался дым. Племя кикуйю возделывало и бататы — у этого растения листья как у дикого винограда, который стелется толстым ковром по земле, — и множество зеленых и желтых больших пятнистых тыкв.