Кажется, сегодня ему удалось побыть какое-то время самим собой. Конечно, это могло бы стать радостным событием, если бы сам факт бытия не казался ему невероятным. Дело в том, что он давно уже никем не был. Да что там, не был! Он попросту уже позабыл не только те времена, когда он был, но и те, когда еще помнил себя.
А ведь было! Было. Все было…
И было время, когда он помнил и чтил в себе Бога…
Забыл…
А сегодня, надо же такому вдруг случиться! Он вспомнил себя. Вернее, припомнил… Припомнил одну лишь только грань. Зеркальную грань того драгоценного кристалла, что заключал в себе всю память обо всем. И сегодня эта грань замерцала в божественном свете свечей. И ему, наблюдателю, показалось, что он видел то, как луч кристалла, отразившись в настенном зеркале, слился с его собственным отражением.
Это отражение не понравилось ему. В зеркале он видел тупой, бессмысленный взгляд раздраженного на весь мир человека. Проделав ряд манипуляций лицевыми мышцами, а, попросту, покривлявшись, он придал отражению в зеркале вид беззаботного и счастливого человека, о котором трудно и подумать, что он писатель.
Из зазеркалья вынырнул поэт.
Поэт Той Бренер. Тот самый Той, скоморох и пересмешник, что бежал от серьезных разговоров. Он бежал туда, где его попытки обретения внутренней тишины, являли дух. В его мире это называлось поэзией.
Той подумал, что прошли те времена, когда не нужно было никому объяснять, что, вообще-то дух сам избирает способы своего явления.
Эта мысль пришлась на выдох, — первое, что отметил про себя Той. Когда же писатель пришел в себя, он отметил, что свое обморочное состояние ему удалось перенести на ногах.
Странно, — подумал Той, глядясь с нескрываемым любопытством в зеркало. Ощущение того, что он с кем-то поменялся местами, не оставляло его ни на миг.
Собственно, — успокаивал он себя, — зачем кому-то нужно было меняться со мной местами? Разве что, моему отражению?..
Простая догадка мурашками пробежала по рукам. Он сжал кулаки и увидел «гусиную кожу» рук. Руки были чужими… Они показались ему инородными… Ну, не его это были руки!
То есть, конечно же — его, но сегодня… здесь… вот именно сейчас, в этот миг… Он ощущал…
Отражение разжало кулаки и раскрыло перед ним ладони. Где правая, где левая рука, — понять было невозможно.
Вслед за потерей личности, утратило смысл и определение сторон. Исчезла грань между смыслом и нелепицей, ибо иллюзии являлись в этот мир пестрыми, как правило, громкими истинами, тогда как сама истина всегда скромно и незаметно пребывала рядом. За эту скромность и неузнаваемость, она вновь объявлялась иллюзией.
Он оторвал взгляд от зеркала и снова принялся изучать свои руки. И не то, чтобы ему не нравились эти его руки, просто…
Просто, это были обычные человеческие руки. Такие же руки, как у всех. Ничем не приметные руки. Исполненные во плоти. Дело было в ином. Просто… Сегодня…Когда он осознал себя…Он был Шивой.
— Да! — Смеется в писателе скоморох. — Сегодня ты был тем самым, танцующим Богом Шивой. Тем, кто повсюду изображается так, словно бы у него две пары рук. А тот, кто был сегодня Шивой, знает как никто другой то, что рук могло бы быть изображено гораздо больше. Ведь две пары рук Шивы — это трепещущие крылья любви и вдохновения. Того самого вдохновения, которое хоть один раз, но должен был испытать ты, живущий на Земле!
Той ощущал всем своим существом восторг от приближающегося озарения. Да это и было сродни утреней заре, на которую во все глаза глядело изумленное чудом дитя.
Что помнит ребенок? Он помнит все… и он уже не помнит ничего…
Писатель подумал, что, пожалуй, невозможно ему забыть вдох вдохновения. И сам полет тоже нельзя забыть. Или…потом… многим позднее — выдох…
Выдох.
Это был выдох свершившегося танца. Выдох любви, пережившей танец. Просто — выдох. Выдох крылатого руками Бога.
Выдох Бога Шивы…
Выдох…
…Это потом в нем, как всегда, спохватится писатель. Это потом писатель будет искать слова… Теперь же, по разумению писателя, творилось чудо.
Или колдовство.
И следовало очиститься, освободиться от всего лишнего, отпустить искрометные мысли и вернуть им назад порожденные ими эмоции.
Тем не менее, эта магия творилась его собственными руками. Парой тех самых рук, коими повелевал танцующий Шива.
Эта история началась в горах, что неподалеку от Тверии. Жена подбила подругу, а та — всю компанию, отправиться к пещерам Арбель. Ну не давали жене покоя эти пещеры! И каждый раз, когда автобус проносился по тверийской трассе, он наблюдал за тем, как не могла отвести от них взгляда Лика. Каждый раз у нее возникало желание взобраться на гору и войти в одну из пещер. Только в одну…
Но каждый раз автобус проносился мимо. А непонятое чувство, порождающее неосознанное желание, щемило сердце…
А после — тоска изматывала душу.
Тремя машинами компания въехала на небольшую низменность, образованную пропастью между горным хребтом и единственным утесом… Казалось, еще не затихли здесь прежние страсти. Той стоял у подножия утеса, словно бы сам порвал с грядой гор, будто оставил, бросил всех, удалившись в долину.
Моросил мелкий мартовский дождь, но это не мешало весеннему солнышку влюблено улыбаться энтузиастам.
