На деревянном с золотом троне восседал старец. Старец, не старец Один. Можно было бы сказать — Бог, но он сам ссылался на своего Бога.
Можно было бы сказать — Колдун, но, по чести сказать, — язык не повернется. Никому и никогда от него не то, чтобы плохо, неприятно не было.
Ум его был огромен и велик, и представлял собою несметное воинство. Но даже воинство это склонялось пред силою, именуемою любовью…
Пещера, в которой восседал на деревянном троне Один, напомнила писателю Элевсинские театры. Те самые места массовых посвящений, что некогда получили название Мистерий.
«Театр под открытым небом. Театр Под Луной! — Вдохновлялся писатель. Красиво!»…
Кто-то из его приятелей предположил, что театр мистерий находился рядом с тем самым местом в Капернауме, где была древнейшая синагога. Та самая синагога, где в свое время проповедовал Иисус.
Теперь же писатель был уверен, а точнее — он знал, что такой театр испокон веков существовал и здесь, на Завитане[1].
Писатель прижался спиной к скользкой стене грота. Он услышал, как гулкие капли сочащейся воды отмеряли доли, мгновения… Кап… Кап…. И как-то сами собой… кап… стали исчезать… кап, кап, кап… страхи… неудобства… волнения…
Кап… Писатель знал о них лишь то, что они приходили, и, непонятно куда, после исчезали. Это все, что он знал об эмоциях…
Не понимая, что с ним, где он, и что теперь происходит, он закрыл глаза и погрузился в пустоту. Кап… Он поймал сам звук, само нечто, что воплощало собою капли, сочащейся — Бог — весть — откуда- воды.
Кап…. Какой-то вирус, пойманный им на компьютер, разрушил всю операционную систему… Кап…. Некий вирус разрушал его изнутри… Вирус…. А что если это…
…Солнце быстро садилось.
Это — совершенно потрясающее зрелище, застало писателя врасплох. На какой-то миг, у него даже мелькнула уверенность, что пойди он теперь вон по той тропинке, он и не заметит, как окажется в иных мирах. В тех самых мирах, что были отмечены Солнцем. Вернее — его Закатом.
Он испытывал неутолимую жажду. Он готов был поминутно пить. Вода, влага — стали навязчивой идеей. Он не просто хотел пить. Он страдал от невозможности стать губкой, впитывающей влагу. Он готов был принять ее всем своим естеством, принять тотально… отдаться влаге…
В груди писателя отозвалось нечто.
Отозвалось непонятным ему ощущением.
— Мысли. — Произнес он вслух и удивился своему, такому неуместному здесь, голосу…
А мысли уже рассказывали ему о том, как здорово пить закат! Пить его огромными глотками! Пить под звуки водопада…
— Быть может, в писателе взыграли фантазии? — Вопрошали его мысли.
— Быть может, ты представил себя участником некой мистерии? Доверительным тоном мурлыкали они.
— А может быть, ты уснул, и видел сон?..
Впрочем, сам писатель был уверен, что он присутствовал при неких странных событиях… Возможно, при инициации некой души…
Единственное, что несколько смущало писателя, так это то, сколь уместно было его собственное присутствие.
Ведь для того, чтобы понять это, чтобы это почувствовать, осознать, ему необходимо было еще время. Впрочем, человеку всегда бывает нужно время, чтобы осознать нечто.
Время было помощником писателя.
Время было врагом этого человека…
Словом, не будь времени, писатель создал бы его сам, себе же во вред. Как, собственно, уже и случилось.
Для писателя выйти за пределы такого привычного, и такого неумолимого времени, означало не просто изменить свое сознание.
То, к чему он стремился, можно было назвать метаморфозой или трансмутацией. Роли это не играло ровно никакой, ибо суть выражалась лишь понятием…
Все его старания ухватить суть, приводили лишь к нескончаемым путешествиям по времени. Впрочем, он знал, что все это было невозможно без вмешательства магии. Той самой, что однажды его предки сами отдали в чужие руки…
Но он знал, за какой дверью искать те руки. Руки Мистерий. Он вызывал их в себе, и когда они откликались, указывали ему путь туда, где находился мир, который трудно себе представить без волшебства.
Он любил этот мир. Любил его с детства.
И мир, этот сказочный мир, принимал его безоговорочно. Они играли, шалили, менялись не только одеждой, но и сами перетекали один в другого… Так, Магия, насладившись его любовью, вдруг становилась им самим, а он иного не могло и быть- вдруг становился олицетворением Магии.
Трудно теперь сказать, Магия ли переносила его в те миры, где времени уже не существовало, или он, обладая арсеналом ее техник, просто становился иным. Только его манили те места, привлекали те ситуации, где проявлялось сознание его сущности. Где обнаруживались некие качества, что тщательно и, довольно-таки умело, скрывал в себе писатель…
