Лика прислушивалась к себе.
Она была рядом с Тоем на их поляне, среди застывших эвкалиптов. Ну да, конечно! Когда-то, очень давно, они приходили сюда встречать рассвет. Это был их первый рассвет. Первый после сотворения мира.
Тогда многое было впервые.
Потом явилось время.
Время заведовало памятью и услужливо подсовывало картинки, словно листало семейный альбом: тогда они были Адамом и Евой.
А это — когда Той был Осирисом, она — Исидой…
А когда Той был Гермесом…
— «Гермес»! — Воскликнула Лика. — Ну конечно же. Господи! Как же я сразу-то… Меня вернули. Возвратили. Я только что возвратилась оттуда. Из своего «космического путешествия».
Какой ужас. Меня не приняли дома! Вернули сюда. В этот мир, на Землю.
Зачем? Чтобы я здесь опять продолжала мучиться?
Мне показали мой родной дом, мой мир, показали, что он существует. И существует не только в мыслях и в фантазиях. Я была в нем и я свидетельствую, что он — прекрасен!
И теперь, когда душа переполнена знаниями о нем и жаждет слияния с ним, меня снова вернули на Землю?
Вышвырнули. Приземлили.
На лице Лики вспыхнули слезы. Она пожалела себя, раскисла и тихонечко завыла. Ей было нестерпимо болезненно это возвращение сюда, где ее родной мир снова будет называться миром иным…
Той спешил за Ликой и, когда открыл глаза, застал ее почему-то рыдающей:
— С новым годом, Лика… — произнес он.
— С новым счастьем, — иронично сквозь рыдание ответила Лика.
— Ну что ты, — попытался успокоить ее Той, — не надо.
— Что не надо?! — Вскричала Лика. — Не надо жить? Или не надо умирать? Не надо проявлять свои эмоции? Не надо любить и ненавидеть?!
Я ненавижу этот мир! Я не хочу, не хочу, не хочу оставаться здесь! Мне надоели эти бесконечные сражения за выживание, мне глубоко противно впадать в оцепенение, мне невыносима ложь, льющаяся на меня отовсюду… Я боюсь открыться этому миру, который, еще не зная меня, уже сам от меня закрылся…
— Мы что умерли, Той? — Спросила Лика, приходя в себя и размазывая по лицу слезы. — Мы умерли для того мира?
— Смерть в том мире, означает рождение в этом. И наоборот, — коротко ответил Той.
— Это всг, что ты можешь мне ответить?
— Это вечное путешествие, Лика. А целью любого путешествия, как говаривал мой давний друг Вили О. Релли, это — возвращение. Возвращение домой. Наш дом — там. Но теперь мы здесь.
В материальном мире. И мы должны построить в нем свое жилище. И чем более похожим оно будет на наш дом, тем более счастливо мы будем жить в нем. Жить так, словно бы с нами ничего никогда не происходило.
Словно наше путешествие на Землю, это наш собственный выбор.
Осознанный выбор, а не несчастный случай…
Той тяжело вздохнул:
— Ведь только так возможно будет вернуться из нашего временного земного убежища в наш небесный дом.
Он еще говорил что-то, а Лика уже впала в забытье. Она обнимала его, прижимаясь всем телом. Она льнула к нему в своем сне так, что казалось, будто боится потерять ориентир в этом своем нескончаемом путешествии…
Между тем, этот стремительный сон возвращал ее назад. Он уносил Лику домой, а она нетерпеливо подгоняла его. Подгоняла так, словно сон был простым, ленивым и немного уставшим осликом.
— Ну, же! Ну! — Понукала Лика, думая о том, что, — кто знает? — быть может она поспеет туда вовремя. Поспеет до того, как захлопнут ворота в ее мир, неумолимые стражники.
Она спешила. И спешил ее сон. И ослик спотыкался и семенил. И она уже видела Городские ворота. Те самые, перед узорчатой решеткой которых она стремилась, как в последний раз, распахнуть свою душу.
Распахнуть свою душу своему миру. Она сумеет. На этот раз, она конечно же сумеет… И он, ее мир, увидит то, что, еще не совсем сумел разглядеть. Ведь она была немного смущена, а стало быть, чуть-чуть закрыта. Она готова. Она поняла это только что, здесь и сейчас. На земле. Поняла это душой. Той самой, что уже начала сжиматься от страха не успеть…
Той смотрел на спящую Лику, гладил ее волосы, и думал о том, что вот каким длинным оказался их первый день.
Первый, после сотворения мира.
Этот день вместил в себя целую жизнь, заключавшую как подъемы, так и падения духа. И случился в тот первый день новой жизни Великий Потоп. И явился в том первом дне новой жизни тот самый Ковчег. И имя ему было дано «Гермес».
Той гладил волосы Лики и думал, что теперь ей, должно быть, сложно пережить это осознание.
Сложно пережить то, что, кажется, вмещает в себя не одну жизнь.
Сложно придти в себя после случившегося.
На пути к себе ей предстоит снова и снова попытаться осознать: кто она теперь, где она и что с ней теперь происходит.
Ведь они начали это свое утро в ином мире.
А теперь пытаются осознать то, чем этот мир отличался от того, прежнего, который они зачем-то оставили.
Оставили внезапно, скоропостижно оставили.
Оставили до срока, не успев с ним проститься…
Лика спала и по ее безмятежному лицу Той видел, что она теперь далеко. Так далеко, как может отнести человека только один лишь сон. Сон в состоянии осознанной медитации.
«А быть может они, по сути, нигде и не были? Может быть их самих тоже нет? И все, что происходит сейчас — не что иное, как новая иллюзия? Фантазия, сон, неосознанная медитация…
