Прощание с мирной жизнью - [52]

— Не разговаривай слишком долго, Луи! — крикнула ему вдогонку жена. — Сейчас мы все будем в сборе. Фрау Ранкенштейн и ротмистр уже тут, я слышу их голоса… Господи, у этой дамы такой громовый хохот! Можно подумать, что смеется драгунский вахмистр!.. Вы, Александр, конечно, знаете, кто такая графиня Ульрика Ранкенштейн? Она вдова Ранкенштейна, прозванного «сумасбродом», того, что в бытность свою бригадным генералом в Боснии пригласил сербского наследника со свитой и допьяну напоил их сербской сливовицей, так что они все до одного валялись под столом. Графиня больше разбирается в военном деле, чем ее покойный супруг; она особенно интересуется аэронавтикой, которая в Австрии все еще на ролях Золушки, хотя у нас есть несколько замечательных пилотов: например, ротмистр Каспрович, с которым вы сейчас познакомитесь. Он pretty much on the boring side[26], возможно, он и не умеет рассуждать об аэронавтике, но в воздухе он настоящий бог… А, да вот и они!

Мощная мужеподобная дама с темным пушком на подбородке и с зобом, который выпирал из тугого воротничка на китовом усе, шумно вошла в комнату. За ней следовал худой, остроносый офицер в уланской форме.

«Рашпиль и лезвие бритвы» — таково было первое впечатление Александра.

Оно еще укрепилось, когда их познакомили: ротмистр согнулся в немом поклоне и тотчас же снова выпрямился, а Ульрика Ранкенштейн сразу забасила:

— Знаете, дорогая, во всей австро-венгерской армии я еще не встречала офицера, который был бы так же равнодушен к лошадям, как ротмистр. Просто невероятно. Его даже не смешат самые забавные лошадиные истории. И подумать только, что он кавалерист! Вот что значит вместо коня оседлать ветер, а, каково? Хо-хо-хо… А вы какого мнения, господин Рейтер? Во всяком случае, я надеюсь, что мы хоть чуточку заразим вас нашим горячим интересом к австрийскому воздушному флоту. Мы уже открыли отделения нашего Союза в двадцати семи городах и рассчитываем привлечь широкую публику, чему, конечно, будет очень способствовать наш карнавал пилотов, но все же нам нужна поддержка. Мы очень надеемся на прессу, и главным образом в Чехии. Как видите, я иду прямиком к цели. Как при лобовой атаке, хо-хо-хо! — пристегнуть кивера, сабли наголо и — в галоп!.. Ах, только сейчас вспомнила, что я о вас уже слышала… Ну конечно, от Марко Гелузича. Говорят, вы яростный пацифист и либерал, возможно, еще более непримиримый, чем наш дорогой Зельмейер. Да к тому же еще чехо- и сербофил, хо-хо-хо!

Тут графиню Ранкенштейн прервала фрау Серафина, которая уже несколько раз пыталась вставить свое слово, но никак не могла прорваться сквозь густой ранкенштейновский бас.

— Прошу вас, дорогая, не надо политики! От политики — a pure nuisance[27], как говорят англичане. Абсолютно бесполезное и невыносимое занятие.

— Как? И это говорите вы, дорогая? Вы, жена человека, который выступает в палате с оппозиционными речами, и занимается финансовыми операциями в международном масштабе, и вообще по уши ушел в политику!

— Возможно, этим как раз и вызвано мое отвращение к политике, дорогая. Кроме того, я убедилась, что политика пагубно влияет на красоту женщины, и на физическую, и на духовную.

— Хо-хо-хо, ну это мне не страшно! — пробасила графиня и фыркнула себе в зоб.

«Мне, как галантному кавалеру, надо бы запротестовать, — с тоской подумал Александр. — Господи, я здесь совсем не к месту. Нечего ходить в гости, раз на тебя напала тоска». И, взяв себя в руки, он быстро сказал:

— Помилуйте, сударыня, как же так не страшно?

— Не трудитесь понапрасну, господин Рейтер, какая уж тут красота, — возразила Ульрика Ранкенштейн, кокетничая своей некрасивостью.

Она попросила хозяйку налить ей еще вермута.

— Кстати, вам рассказывали последние анекдоты, которые идут из жокей-клуба? Нет? Ну так слушайте!

Сев на своего конька, графиня уже не могла остановиться и до тех пор выкладывала одну за другой охотничьи и лошадиные истории, пока наконец не вернулся Зельмейер; он весь вспотел, мысли его витали где-то далеко — что, конечно, не способствовало умиротворению его супруги, два раза напрасно посылавшей за ним.

— Знаю, душа моя, — сказал банкир, уже сидя за столом, — знаю, я преступно долго, забыв обязанности хозяина дома, продержал наших гостей голодными и сейчас надеюсь только на то, что они сменят гнев на милость и не будут судить меня слишком строго. Но хотел бы я знать, как поступила бы ты, как поступили бы все вы, господа, при ситуаций, которую я не могу назвать иначе, как несколько мистической. — Чтобы повысить интерес слушателей, он сделал небольшую паузу — прием обычный для искушенного оратора — и затем рассказал, что ему позвонил незнакомый человек и настойчиво просил принять его, не откладывая; ни кто он, ни какое у него дело, он не сказал, сказал только, что это вопрос жизни и смерти.

Ульрика Ранкенштейн попросила налить ей еще бургундского и, отпив глоток, который сделал бы честь ее покойному супругу, сказала:

— Ого, это прямо как в одном из тех романов, что мой брат Оттокар, когда был секретарем областного управления в Требинье, брал с собой на службу. Там тоже была история о неизвестном, который настоятельно просит его принять, а потом действительно приезжает карета с таинственным посетителем, но когда открыли дверцу — в карете оказался труп. Мне тогда было лет пятнадцать, я в кладовой тайком читала этот роман и так увлеклась, что уронила книгу в бочку с огурцами. — Она огласила комнату своим солдатским хохотом и обвела присутствующих взглядом, ища сочувствия, но никто даже не усмехнулся.