Прощание с мирной жизнью - [51]

— В загородную гостиницу «Каленберг»! — быстро крикнул он шоферу, словно боясь, что может раздумать.

«Только для того, чтобы подышать чистым воздухом, — мысленно оправдывался он сам перед собой, — должен же я как-нибудь убить время до вечера. — Он почувствовал, что краска стыда за такую неискренность заливает ему лицо, и попробовал отделаться от смущения шуткой: — Ей-богу, я веду себя, как влюбленный гимназист. Но разве в этом дело?»

Ряды домов по обе стороны улицы кончились. Таксомотор ехал уже по окраине. Скромным садикам и полосам пахотной земли пришлось потесниться и дать место участкам, отведенным под стройку, и огромным кучам щебня. Вдоль улицы тянулись сугробы грязного снега. На поверхности большой лужи переливалось всеми цветами нефтяное пятно, словно там утонула радуга. Перед глазами Александра вдруг встал номер с альковом в загородной гостинице. Тяжелой волной нахлынула на него тоска, всегда одолевающая нас в тех местах, где незадолго до того мы вдвоем наслаждались счастьем, а теперь возвращаемся туда в одиночестве.

Александр схватил переговорную трубку:

— Шофер, остановитесь!

Таксомотор остановился, шофер бросил через плечо недоверчивый, сердитый взгляд. И опять Александр почувствовал, что у него горят щеки. Он достал записную книжку, полистал и дал шоферу новый адрес — в Лихтенштейнскую галерею.

Он долго смотрел на картины, не видя их. Потом сидел в кафе, жевал без всякого удовольствия бутерброд с ветчиной, чем-то запивал, листал разные газеты; бродил по узким улочкам, стоял под арками ворот, где водили хороводы ребятишки, два раза возвращался к витрине скорняка, где на лужайке из зеленой древесной шерсти сидели на задних лапках чучела хомяков. В их невидящих стеклянных глазах были та же скука и томление, что и в душе Александра. С трудом оторвался он от витрины. Уже темнело. Ряды окон матово поблескивали, словно потускневшее олово. Из домов тянуло запахом разогреваемой к ужину пищи. Александр остановил фиакр, поехал на Кернтнерштрассе в один из самых шикарных цветочных магазинов, чтобы купить десяток хризантем для фрау Зельмейер.

— Могу вам предложить что-то особенное, — сказала приказчица, — последняя парижская новость: bleu d’outremer. С шелковой лентой того же цвета получится замечательный букет. Разрешите составить?

Bleu d’outremer… Ультрамарин… Как тяжелым обручем сдавило ему грудь.

— Я не знаю, — нерешительно промолвил он.

Продавщица подумала, что угадала причину его колебанья, и стала горячо убеждать его:

— Это очень ходкий товар, совсем не экстравагантный. Мы продали много таких парижских букетов солидным покупателям.

Обруч, сдавивший Александру грудь, ослаб, от сердца отлегло. Он усмехнулся.

— Ну, если так, то заверните мне такой букет для солидных покупателей!

XV

— Вот и ты, Александр, наконец-то! — Зельмейер с живостью, которую трудно было ожидать при его тучности, побежал навстречу Александру и по давно установившейся привычке, здороваясь, сильно ущипнул его в плечо. — Дай на тебя посмотреть! Как ты выглядишь? Немножко сдал. Ну да все еще по-прежнему старый греховодник, так что же тогда удивляться… Серафина, — обратился он к жене, которая полулежала в изысканной позе на диванчике чиппендейль, — тебе презент — букет голубых хризантем, как раз под стать твоим фиалковым глазам. И, конечно, как всегда, очень экстравагантный!

— Экстравагантный? Что ты, помилуй! — возразил Александр. Он поцеловал фрау Зельмейер руку, отпустил два-три комплимента, приложил все старания казаться веселым, пытался шутить, но его все время не покидало чувство, что веселость ему сейчас так же не к лицу, как костюм с чужого плеча. Все же он продолжал разыгрывать раз взятую на себя роль. — Экстравагантный? Барышня в цветочном магазине категорически уверяла, что голубые хризантемы как раз покупают самые солидные люди. А меня она сразу зачислила в их категорию.

— Ну, ну, ну, такой ловелас — и вдруг солидный! — прощебетала фрау Зельмейер. Она поднялась и всунула в волосы хризантему. Потом мелкими шажками подбежала к столику с аперитивами. — Вермута или чего-нибудь, погреховнее? — Хихикая, она налила в бокал вино.

Александр чокнулся с супругами Зельмейер.

— Против ловеласа разрешу себе возразить, — заметил он. — Ловелас обязательно циник. А я прямая противоположность цинику. Я принадлежу к породе Дон-Кихотов.

— За твое здоровье, — прервал его речь Зельмейер и лукаво прищурился; в его взгляде был только легкий намек на насмешку, не больше. — Да, твое родство с благородным испанцем мы заметили, правда, Серафина? По тому, что телеграмма отправлена с Южного вокзала, мы предположили романтическое отклонение от прямого пути. — Лицо Зельмейера сияло, как новенькая монета. Он быстро опорожнил бокал.

— Да ну тебя, Людвиг, уж очень живая у тебя фантазия! Я был там по одному запутанному семейному делу, да к тому же еще совершенно безрезультатно. Ты ведь знаешь, у меня, куча родни не по крови, а по свойству, — когда у них что-нибудь не ладится, они всегда прибегают ко мне…

Зельмейер поднял обе руки над своей лысой головой.

— Уничтожен, беру свои слова назад! — Он хотел еще что-то прибавить, но тут вошел дворецкий и доложил, что Зельмейера спешно требуют к телефону.