Прощание с мирной жизнью - [156]

— Может, мне тоже поехать? Или нет? Пожалуй, она будет меня стесняться?

— Я не уверен, но все-таки думаю, лучше поехать мне одному. Я хочу воспользоваться случаем и серьезно поговорить с девочкой.

— Только, пожалуйста, не слишком серьезно!

— Неужели ты меня так плохо знаешь? — Он собрался идти. — Постараюсь как можно скорее вернуться.

— Я буду ждать, милый. И, пожалуйста, передай от меня привет Адриенне. Конечно, после того как ты ее отчитаешь.

— Мне кажется, у меня в доме завелся еще один приверженец противной стороны!

— Нет, Александр, стачка меня не интересует. Но я знаю, что тебе по душе Адриенна, а мне по душе те, кого любишь ты.

XVI

За Адриенной закрылась железная дверь без ручки. Так, значит, она в тюремной камере! Серые, замызганные, исцарапанные стены, нары, грубый стол и две табуретки, на окне — решетка. Грязно, не прибрано, и только, а в представлении Адриенны тюремная камера должна навевать жуть.

Жуть? Но почему? Полицейское управление не темница Château d’If[82] из «Графа Монте-Кристо». А жаль, но это все глупости, революционная романтика, как сказал бы Роберт; боже мой, где-то он, только бы они его не арестовали, только бы не избили, — нет, конечно, этого не может быть, он такой опытный, ну, теперь и она приобрела опыт, Роберт бы глаза вытаращил, правда, ничего героического она не совершила, но так или иначе, а начало положено. Думает ли о ней Роберт? Может, подготавливает ее освобождение? Вот бы чудесно было! Только нет, на Роберта это не похоже, уж скорей на Антона, тот всегда восхищался подвигами комитаджей; нет, на освобождение рассчитывать не приходится, господи, а как бы замечательно: здешняя Бастилия взята штурмом, ты свободна и тебя торжественно выводят со знаменами, с пением: «На свободу из стен крепостных!» О, мечты, мечты!

Адриенна огляделась. Только сейчас осознала, что она одна, одна в первый раз после того, как очутилась в толпе демонстрантов, после ареста и допроса.

Теперь она точно знала, что ей следовало сказать допрашивавшему ее комиссару полиции, когда ее привели сюда. Мысленно она снова переживала весь допрос, но так, как ей бы того хотелось: «Меня зовут Адриенна Рейтер. Да, я дочь Макса Эгона Рейтера, младшего совладельца издательства «А. Рейтер». Мой отец тут ни при чем. Что он скажет, вас, собственно, не должно интересовать, господин комиссар. Вообще просила бы вас воздержаться от суждений, что надлежит и что не надлежит делать барышням моего круга. Понятно, я причисляю себя к пролетариату, а по-вашему — к черни. Нет, мне нисколько не стыдно. Я думаю, что стыдно должно быть тем «господам», которые выступают против прав человека с полицейскими дубинками. Что вы сказали? О правах человека вам судить не приходится, это мое дело. Да, забастовка тоже принадлежит к правам человека. Между прочим, мне хотелось бы знать, возражаете ли вы и против деятельности тех дам, которые на вечере прессы, устроенном кружком «Прагенсия», собирали деньги для всякого сброда. Да, для сброда — для штрейкбрехеров и провокаторов…»

Дверь со скрипом отворилась и снова закрылась.

В камеру вошла сильно накрашенная женщина неопределенного возраста в платье с блестками и в изрядно потертом пальто. Она подошла к табурету, пододвинула его к окну и, распустив свои светлые, как лен, волосы, начала причесываться.

Адриенна негромко поздоровалась с пришедшей, но не получила ответа и теперь несколько растерянно смотрела на нее.

— А ты чего натворила? — невнятно, с полным ртом шпилек спросила через плечо женщина. Она спросила по-чешски, а потом повторила свой вопрос по-немецки.

— Пардон, как вы сказали?

Женщина обернулась. На ее напудренном лице с ярко накрашенным ртом и выщипанными бровями выразился забавный испуг.

— «Пардон, как вы сказали?» — передразнила она, втыкая в прическу последние шпильки. — Пардон? Пф-ф-ф!

Она так и прыснула. Теперь и Адриенна поняла всю комичность своего официально вежливого обращения здесь, в тюрьме. Она попыталась улыбнуться.

— Я здесь в первый раз.

— Понимаю, понимаю. Вот тебе и не сидится. Нервничаешь, будто бродячая кошка, да? — Она опять захохотала: голос у нее был грубый, как у пропойцы. — Постой, девочка, я тебя сейчас угощу. — Она посмотрелась в обломок зеркала, который вытащила из прически; кинув быстрый взгляд на дверь, убедилась, что никто не подсматривает в «глазок»; подняла юбку, достала из-за чулка сигарету и разломала ее пополам. — Вот, закури, это успокаивает.

— Спасибо, я не курю.

Блондинка надула губы, как бы говоря: «Так я и думала!» Она сунула обратно в чулок отвергнутую Адриенной половину сигареты и вытащила оттуда же, откуда и сигарету, спички.

— Но сесть ты все-таки сядь, за это денег не берут, — сказала она и чиркнула спичкой о подметку. — Или ты от меня нос воротишь? Боишься заразиться? — Она злобно усмехнулась.

— Нет, откуда вы это взяли? — Адриенна поспешила сесть на табурет.

Блондинка несколько раз быстро затянулась и, повернувшись спиной к двери, выпустила дым в пол.

— Это уж у меня теперь привычка, — объяснила она, — осторожность — мать… корзины с яйцами. Здесь не покуришь, разве что у тюремщика сигареты купишь. А если нет, так следи в оба, а то накроют. Главное, чтобы не накрыли, так и знай, девочка. Совет-то немного запоздал, а? Да, советовать легко. — Зажав в зубах крошечный окурок и раздвинув ярко-красные губы, она жадно затянулась в последний раз. — Ну, а что ты все-таки натворила? Я спрашиваю, за что тебя посадили? Меня зовут Нелли. А тебя?