Прощание с мирной жизнью - [144]

В этом, 1913, году осень была мирная. Австрийские пограничные гарнизоны в Галиции были переведены на обычное положение. Парламент посвятил три заседания обсуждению сравнительно незначительного «сахарного» инцидента. В столице заканчивались приготовления к шестидесятипятилетию царствования Франца-Иосифа.

К чешской почетной делегации, отправлявшейся на венские торжества, принадлежал и Александр. Его кандидатуру в члены делегации предложили коллеги по Объединению издателей, он согласился — ради газеты и ради того удовольствия, которое зрелище юбилейных торжеств, несомненно, должно доставить Ирене.

Делегациям имперских земель предстояло быть на торжественном приеме. Ирена присутствовать на нем не могла. Но Александр обеспечил ей отличное место на трибунах Рингштрассе, откуда хорошо будет видно торжественную процессию делегаций и весь праздничный кортеж.

Какое-то время Александр подумывал не идти на прием в Хофбург и остаться с Иреной.

Но она и слышать об этом не хотела.

— Нет, дорогой, нельзя отказываться. Ты должен быть на приеме во дворце. Не из снобизма, но — как бы лучше выразиться — потому, что это будет неповторимое, сказочное зрелище. Иди, иди, я знаю, потом ты скажешь, что я была права.

И действительно, то, что предстало глазам Александра и по дороге к Хофбургу, и во время аудиенции в большом бальном зале, было не просто блестящей церемонией. Здесь на несколько часов ожила во всем своем легендарном блеске старая Австрия.

Запряженные белыми лошадьми, тихо звеневшие, словно исполинские рождественские колокола, стеклянные придворные кареты, кучера в пудреных париках и шляпах со страусовыми перьями, в черных с золотом кафтанах стиля рококо, казалось, выехали непосредственно из эпохи Марии-Терезии.

На лестницах дворца шпалерами стояли драбанты с алебардами в руках — все один к одному, рослые, широкоплечие молодцы в белых лосинах, ярко-красных мундирах и серебряных шлемах с белоснежными султанами из конских хвостов. У дверей бального зала красовалась венгерская гвардия в леопардовых шкурах, кавалергарды в зеленых и отборная офицерская лейб-гвардия в красных с золотом мундирах. В зале сверкали кривые сабли и парадные шпаги, бриллиантовые диадемы и парчовые шлейфы. Блестели звезды и ленты всех европейских и экзотических орденов. Белели обнаженные плечи, шуршали отороченные мехом одеяния магнатов, шелестели кружева и генеральские султаны. В огромных китайских вазах благоухали, склоняясь на длинных стеблях, орхидеи из дворцовых оранжерей Шёнбрунна. И среди этого звона и шелеста, среди блеска и благоухания появился в белом фельдмаршальском мундире 1848 года император: невысокого роста, слегка сутулый, глаза навыкате, того молочно-голубого цвета, какой бывает у младенцев и дряхлых старцев, желтоватые бакенбарды, и между ними — гладко выбритый розовый подбородок. Появился беззвучно, легкий, как перышко. При всей его живости он казался существом другой, не человеческой породы — явлением из канувших в вечность времен, только чудом уцелевшим до этих дней.

Однако никто не испытывал жути, даже странным это никому не казалось, наоборот, все, очевидно, воспринимали это как нечто само собой понятное. Франц-Иосиф стоял тут такой, каким его знали десятки лет (можно было подумать, что император сошел с одного из бесчисленных своих портретов); он стоял под балдахином, на котором были вытканы золотом буквы А. Е. I. О. U. — сокращенное изречение о вечной Австрии: Austria erit in orbe ultima[76].

Франц-Иосиф стоял под балдахином и благодарил наклоном головы дефилирующие мимо него делегации, приседающих придворных дам, отдающих честь генералов, расшаркивающиеся перед ним фраки и сюртуки. И у дефилирующих мимо него создавалось — возможно, осознанное, а возможно, и неосознанное — впечатление, что этот древний старик в фельдмаршальском мундире эпохи, ставшей уже историческим прошлым, еще много лет и десятилетий будет по-прежнему стоять, наклонять голову и править, как и до сих пор; и вместе с ним будет вопреки рассудку по-прежнему существовать старое австрийское государство, и Австрия действительно пребудет in orbe ultima — последней на земле.

VI

— Спрашивается только, как понимать «пребудет последней на земле»? — заметил Зельмейер, когда Александр несколько дней спустя еще раз делился с ним своими впечатлениями от аудиенции. Было это на приеме в ратуше, который город давал в честь делегаций; они стояли у буфета в большом зале втроем среди других гостей, которые оживленно беседовали, ели и пили. На Ирене было темно-синее шелковое платье, в котором она казалась еще моложе.

— Спрашивается только, как это толковать? Сегодня я получил новое доказательство того, что Австрия действительно последняя, если дело идет о том, чтобы разумно управлять государством.

Эти слова Зельмейер произнес несколько громче. В соседней группе насторожились.

— Кто это выступает там против нас? — спросил кто-то, картавя, как это было модно среди крупного чиновничества. — Пари держу, что это наш ниспровергатель основ из палаты господ.

— Вы не ошиблись, господин Билинский! — Зельмейер по голосу узнал министра финансов, старого знакомого и неоднократного противника во время парламентских дебатов. — Чего вы прячетесь, пожалуйте-ка сюда и послушайте, что я вам расскажу. Дело идет о ведомстве одного из ваших коллег, и потому, полагаю, можно будет подсластить общую для всех министерств горькую чашу каплей злорадства.