Прощальные гастроли - [14]

Рудакова. Самое время…

Донцова. А я сейчас ходила по перрону, подумала — разве одно другому помеха? Получит он театр — почему при нем и студию не открыть? Сейчас в Москве модно — студии. На большой сцене — спектакли, на малой — экспериментировать…

Гаранина (не удержалась). И опять меж двух стульев сидеть? Одной рукой одно делать, второй — другое, одна душа — здесь, другая — там?! Опять рвать сердце пополам?.. (Спохватилась.) Господи, о чем это я!.. (Помолчала.) Но сперва — на могилы… Собирались вдвоем с Левой, и — вот…

Донцова. Почему же, он поедет. И я с вами, обязательно. В отпуск.

Рудакова. А мы с Женей уже не в счет?!

Щипалина (твердо). Я считаю, что поехать должны только Лев Никитич и Нина Владимировна, это их товарищи, их молодость, мы-то и воевать не воевали. А уж Виктория Дмитриевна, и вовсе после войны родилась. Нет, пускай едут вдвоем, так будет справедливо. Я вам не в пику, Виктория Дмитриевна, но вы и сами, кажется, могли бы понять.

Гаранина (сквозь неожиданные, неудержимые слезы). Господи, если б кто знал, какая это мука — пережить всех!.. Какая вина! Сорок лет, как они головы сложили, а я все жива, жива, жива… Зачем? Для чего? Что такого я должна была сделать за них, если они погибли, а я жива?! Ведь для чего-то они уберегли меня, зачем-то им это было нужно! Зачем?! Что мы с Левой обязаны были сделать, чего они не успели, ради чего и на войну-то пошли?.. И спросить уже не у кого, покаяться, душу облегчить… Одна, одна, и не замолить уже этот грех, на могилы и то сорок лет прособиралась. И теперь вот Лева тоже…

Донцова (встревожилась). Что — и Лева тоже?.. Какой грех? О чем вы, Нина Владимировна?!

Рудакова (поспешно). А она насчет того, что теперь и Левушка ее бросил, намылился в Москву. Переживает. А ты бы на ее месте, интересное дело?! (Гараниной.) Сталь, кремень всегда — и на тебе… Да не бросит он тебя, успокойся. Что он без тебя, без нас? Пустое место. В одной упряжке всю дорогу воз этот, будь он неладен, на себе тащим, попробуй без нас обойтись.

Гаранина (взяла себя в руки). Извините, девочки, сама не знаю, что это вдруг… Нервы. Едем, едем… куда, на что?..

Донцова. У всех у нас новая жизнь начинается!

Гаранина. Новая… За все про все она у нас одна, оглянуться не успеешь, а уж…

Рудакова (ей, с укором). Нашла время!..

Щипалина. А если, с другой стороны, все вспомнить — такая, иногда кажется, длинная, будто сто лет уже небо коптишь, даже устала от нее…

Гаранина. Нет, ничего не забыть, ничего из нее не вычеркнуть… И все равно просыпаешься утром и думаешь — все еще впереди, все еще только начинается… (Донцовой.) У тебя-то уж наверняка.

Донцова. Не моя вина. И пока у нас у всех есть Лев Никитич — все еще будет, ваша правда, Нина Владимировна.

Гаранина (ей.) Дай платок, куда-то свой подевала.

Донцова (протянула ей платок). Я думала, вы не умеете плакать…

Гаранина. Что мы друг о друге знаем?.. Под одной крышей всю жизнь, а будто на разных концах света…

Рудакова. Что верно, то верно. Вот ты, Вика, я ведь о тебе раньше думала — не приведи Бог, под лютой пыткой не скажу вслух, что я про тебя думала! А вот как оказались мы тут взаперти в четырех стенах, как поглядели друг дружке в глаза…

Донцова. И на том спасибо…

Рудакова. Когда мы еще в Москву ехали и ты объявилась в купе как гром среди ясного неба, у меня прямо руки-ноги отнялись — ну и террариум на четыре спальных места!.. (Едва удерживая слезы.) Четверо нас теперь, четверо, и никуда нам друг от друга не деться.

Щипалина (встревоженно). Что это с вами со всеми?.. Вера! Нина Владимировна!.. Что случилось? Я же чувствую, что-то случилось, а вы молчите… Что вы скрываете? Со Львом Никитичем?! Со Львом Никитичем, да?

Рудакова. А как бы мы узнали, если бы что и приключилось? В поезде что — телефон есть, телеграф?.. И по радио ничего, кроме — «прибывает, отправляется»… Что мы можем знать?

Щипалина. Нет, вы что-то знаете и боитесь проговориться!

Донцова. Вчера, после разговора в министерстве, давление опять подскочило, я даже хотела его в кардиологический центр подвезти, показать кому-нибудь из светил, я нашла бы связи, да разве его уговоришь!

Рудакова. А ты бы его хоть силком заставила, по рукам-ногам связала!

Донцова. Полегчало ему. Теперь-то уж все позади… То есть впереди — Москва, новый театр, настоящая работа, ему это лучше любой клиники!

Рудакова. Собрать в одном купе нос к носу три жены, и это, не считая Нины! Террариум, точно, любой здоровый мужик от одной этой автобиографии и тот давно бы дуба дал, а он… И самое смешное, самое ненормальное — все четыре окончательно чокнутые, готовы за ним ехать хоть в пекло, хоть к черту на рога… А — за что, положа руку на сердце?! Какое такое счастье нам — на блюдечке?.. Да и сам-то — лысый, как моя коленка, радикулит пополам скрутил, не говоря уж, что всю жизнь был на полголовы ниже любой из нас6 подушечки себе в ботинки подкладывал, а вот поди ж ты…

Щипалина (тревожась все больше.) Ты так говоришь, будто…

Рудакова (сдерживая слезы.) Да не о нем я, дурочка, о себе…

Донцова. Как вернется — в Кисловодск или еще куда-нибудь, в хороший санаторий… Да нет, его Москва встряхнет, поставит на ноги!