Просьба - [28]

Долго люди отворачивались от Пота Яхьи, да и от жены Мулаима-киши, и долго помнилось им доброе, приветливое, просветленное лицо старого почтальона. Но, как и многое на свете, эта история постепенно забылась бы, если бы однажды утром не разнесся слух, что во сне скончался Пота Яхья. «Инфаркт», — сказал врач. «Бог его наказал», — сказали старики и старухи. Остальные с удовлетворением отметили, что кровь Мулаима-киши не осталась неотомщенной.

Бахман, как и все, не мог простить Яхье смерть Мулаима-киши; как и все, сожалел, что Яхья не был наказан; как и все, возмущался двуличием Калантара, недостойным поведением в этом деле жены и дочери почтальона, которые сначала одно говорили, потом вместе с Калантаром и доброжелателями Пота Яхьи вырвали преступника из рук правосудия.

Почему же теперь он сам поступил, как каменщик Калантар? Почему помешал наказанию Алигулу? Если бы в ту ночь кулак Алигулу пришелся не ему, а старику, разве тот не растянулся бы замертво от такого удара? Или Гани-киши, падая, как почтальон, не мог удариться виском об угол стола, стула или еще чего-нибудь? К счастью, ничего такого не случилось, да и самому ему повезло, с глазом остался, а ведь могло быть иначе, и Алигулу бил не с какой-нибудь безобидной целью — он собирался убить. И вот он, покушавшийся на убийство или умышленное увечье, благодаря Бахману гуляет на свободе, смеясь над людьми и над их законами. Не из-за корысти, а от жалости и глупой беспринципности сдался Бахман под натиском Гани-киши, и теперь понял это и простить себе не мог. Не простят ему и жильцы этого двора, которым Алигулу не давал покоя. Они ждали, что дело Алигулу вот-вот будут рассматривать в суде, их вызовут в качестве свидетелей, и они скажут всю правду о мерзавце. А Гюляндам-нене? Она твердо была убеждена, что на этот раз Алигулу не отвертится, из сетей закона не вырвется. А он вырвался. И не кто иной, как ее хваленый жилец, о котором она по-матерински заботилась, помог этому Алигулу… А Афет? Что она подумает о Бахмане?! Как она за него переживала, волновалась, какой симпатией к нему прониклась, планами своими, мечтами делилась; наверное, в рыцари его произвела, ведь он, спасая старика, подставил себя под свинцовый кулак Алигулу. А с каким гневом и ненавистью говорила она о недостойных делах Алигулу! Как она ошиблась в Бахмане, и как мог бы Бахман теперь показаться ей на глаза?! Если Афет спросила бы, почему, зачем он написал капитану Тахмазову такое заявление, что он ответил бы, как оправдался бы?! Но теперь надо думать не об этом, а о том, как жить вдали от Афет.

Все хорошее, что он успел сказать и сделать, сам же и перечеркнул. И ему нельзя было оставаться в этом дворе. На его счастье, в те дни в институтском общежитии освободилось место: один студент из Туркмении почему-то взял отсрочку на год и вернулся на родину. Приятель сообщил Бахману об этом и даже пошел вместе с ним просить коменданта общежития устроить койку Бахману. Приятель был парень бойкий, умел установить контакт с собеседником, заговорить кого хочешь своими речами; если бы захотел, он мог змею выманить из норы, одним словом, он уговорил коменданта и устроил Бахмана в общежитие. Иначе не так скоро нашел бы Вахмаи себе подходящий угол в городе…

Как хорошо, что истинную причину его переселения никто не знает! Гюляндам-нене поверила, что ему там будет ближе к институту и лучше, веселее с товарищами. Гани-киши полагал, что снимать угол в частном доме ему накладно и невыгодно, даже у Гюляндам, которая порой на квартиранта больше тратит, чем с него берет… Теперь какая-то экономия у парня будет, а деньги все-таки карман не тянут, зачем их зря выбрасывать?

Итак, он съехал с этого двора, зачем и почему — доподлинно никто не знает, и никто, в том числе и Гюляндам-нене, на него не обидится. И, может быть, прискорбный случай скоро всеми забудется, если, конечно, не появится снова Алигулу и снова не примется за старое. Забудется и акт, составленный участковым уполномоченным капитаном Тахмазовым, забудется и заявление Бахмапа, перечеркнувшее этот акт.

Все это забудется, но не хотелось бы, чтобы соседи забыли о нем, о Бахмане, и о том, как он помешал хулигану, и очень хотелось, чтобы его вспоминали добром. И чтобы он мог, никого не стесняясь, приходить в этот двор, повидать Афет. Иначе как во дворе где он мог бы ее увидеть? Стоять и издать у школы или тут, около дома, на улице, неловко, да и для девушки небезопасно. А что сказала бы Гюляндам-нене, если бы до нее дошло, что он около этого двора вьется? Старуха обиделась бы! «Какой неуважительный, — сказала бы, — этот парень: в квартале нашем бывает, а ко мне не заходит…»

Да, только теперь Бахман сообразил, как навредил он себе, да и другим, в какое неловкое положение попал, пожалев Гани-киши, проявив мягкосердечие и уступчивость… А может быть, и еще хуже. Хорошо, если Алигулу угомонится. Только вряд ли. Как говорили предки, если собака и перестанет быть собакой, скулить и лаять она все равно будет…

Из-за угла выскочило такси, остановилось. Бахман бросился за вещами. Но водитель, непонятно почему, не сказав ни слова, тронул с места и уехал. Наверное, невыгодным показался пассажир… Долго стоял Бахман на углу.