Пропавший сын Хрущёва или когда ГУЛАГ в головах - [67]

― Я должна была приехать, — сказала мама тихо. — Мне нужно знать, что когда-нибудь это дело разрешится.

― Но на фоне всех этих дел, которые идут из России, Ваше дело…

Приветливая служащая не хотела её обескураживать и, забирая папку, ободряюще сказала: «Когда-нибудь…»

На вокзал мама вернулась пешком. Она пересекла реку по мосту Белой Розы и два часа бродила по чистым улочкам эльзасской столицы. Деревья уже сбросили листву, но если в Москве уже выпал первый снег, зима здесь, в Страсбурге, казалась далекой, как сон, который забываешь в минуту пробуждения. Когда она наконец добралась до вокзала, она чувствовала себя смертельно уставшей и подавленной. Послеобеденное солнце уже спряталось за облаками, и в стеклянном вестибюле было пусто и холодно. Информационное табло мигало зеленым, показывая, что поезд на Париж отправляется, и она поспешила на перрон.

Тем же вечером мама позвонила мне с упреками: это всё ты, сказала она, ты подтолкнула меня ввязаться в борьбу, а я всегда знала, что ничего не выйдет, нам никогда не добиться справедливости. Помолчав, она пробормотала, возможно, из чувства вины: «Только пообещай мне, что ты закончишь свою книгу».

Голос её звучал спокойно, но я ощутила в её словах ноту горечи и обиды из-за поражения. И я знала, что ещё больше эмоций кроется в словах невысказанных, комком застрявших у неё в горле. Наверное, так же чувствовал себя дед в день своей отставки или в тот день, когда он узнал о гибели Леонида, своего старшего сына. В нашей семье всегда так: все потери и поражения политические, все переплетены между собой, и все проявляются в том, что осталось невысказанным.

* * *

Иногда, сидя в тишине и покое в своей нью-йоркской квартире, я подумываю, не сменить ли мне фамилию опять на Петрову. Иногда я даже подумываю вернуться в Россию. Не из-за идиллических российских березок, поскольку воспоминания об играх на тыквенных грядках дедовой госдачи навсегда отбили у меня любовь к природе. Скорее из-за извечной эмигрантской «тоски по дому», как выразился Набоков, из-за того что все мы, в той или иной степени, испытываем близорукое чувство ностальгии по прошлому, по местам, откуда мы родом. Обычно я сразу же гоню от себя эти мысли, зная, что мне сейчас куда лучше в Нью-Йорке, чем когда-нибудь будет в Москве, даже если это означает, что между мной и семьей всегда будет океан. В конце концов, это только девять часов полета, думаю я, и пока возможность возвращения существует, я предпочитаю оставаться там, где я есть.

Но несколько лет назад я столкнулась с ситуацией, когда я отчетливо поняла, что значит отсутствие такой возможности. Дело было летом 2007 года, в России заканчивался второй срок президентства Путина. Цены на нефть росли с космической скоростью, и Путин, пользуясь ситуацией, вкачивал миллиарды в военную сферу, демонстрировал восстановление власти и влияния российского государства и превращение России в великую энергетическую державу. То, что в обновление рассыпающейся инфраструктуры, в поддержание и развитие нефтегазовой сферы, в модернизацию образования и технологий вкладывались крохи, было неважно — важно было тратить резервы и богатеть сейчас, а не откладывать на будущее.

Но для многих бывший полковник КГБ на президентском посту был обожаемой фигурой, лидером, вернувшим стране её место на мировой арене. Вокруг Путина, как когда-то вокруг Сталина, немедленно сложился культ личности. Появились кружки и календари с его изображением, татуировки и вышитые коврики. Дошло до того, что техно-поп-дуэт «Поющие вместе» мгновенно стал сенсацией, исполнив хит «Хочу такого, как Путин»[174].

Возможно, для кого-то эта песня прозвучала как шутка, бьющая в яблочко пародия на абсурд диктатуры. Но в ней отразился ещё и политический гений Путина, догадавшегося использовать затаенное чувство недовольства большой страны, враз оставшейся не у дел. Полтора десятка лет спустя после краха Советского Союза россиянам было важнее, чтобы их воспринимали как великую державу, нежели действительно быть ею. Путину не нужно было модернизировать страну, чтобы она могла реально конкурировать с другими державами; достаточно было выпятить грудь — как на растиражированной СМИ его фотографии с голым торсом — чтобы люди подумали, что Россия снова на коне. Всегда готовый продемонстрировать, как он храбро служит нации, Путин управляет подводными лодками, летает на истребителях и водит трактора, а подконтрольное Кремлю телевидение послушно распространяет и расхваливает президентский образ «человека из народа». Эти пиаровские трюки идут рука об руку с финансируемой тем же Кремлем исторической пропагандой, в рамках которой и всплыли старые слухи о «предательстве» Леонида и «позоре» его отца.

Да и без Кремля, если Сталин считается главным историческим персонажем, то всё связанное с Хрущёвым будет оцениваться отрицательно. В 2007 году я специально приехала в Москву оценить ползущий, как плющ, сталинизм.

Тогда мозаично-мраморный вестибюль станции Курская, бывший у всех на устах. Отреставрированный в своём первозданном облике 1950-х годов, он обзавелся золотой гравированной надписью — цитатой из гимна СССР военного времени: «Нас вырастил Сталин на верность народу, на труд и на подвиги нас вдохновил». Я не помню оттепели — я родилась после неё, но я также не припомню имени Сталина на публичных монументах. Брежнев свернул хрущёвские реформы, протаскивал сталинизм в латентной форме, но только в последние десятилетия имени Сталина вернули былое величие