Пропавший сын Хрущёва или когда ГУЛАГ в головах - [64]

* * *

Если бабушка Нина представляет одну разновидность синдрома ГУЛАГа: убеждение, что охранники в принципе не могут делать ничего плохого, — то Люба и её жизнь являют собой пример другой, ещё более тревожной, разновидности. Для неё охранники милые и доброжелательные, а сам ГУЛАГ — вещь полезная для её имиджа, так как добавляет ей значительности и героизма.

Даже физический ГУЛАГ не смог ничего поделать с этой женщиной. После освобождения в 1949 году из мордовского лагеря она была сослана в Кушмурун, маленький городок в Казахстане, где сразу же вышла замуж за Исая Григермана, геолога и политического ссыльного. Она с радостью разделила с ним и ссылку, и профессиональную деятельность, связанную с поиском полезных ископаемых.

По словам Любы, её твердая коммунистическая позиция произвёла впечатление даже на местных энкавэдэшников. Они сразу же предложили ей стать информатором, и она, после недолгих колебаний, согласилась. Сегодня она говорит, что никогда ни на кого не доносила. Возможно, это просто совпадение, что сестра её нового мужа Вера Григерман в 1952 году была арестована за то, что употребила в разговоре слово «дрянь» применительно к советской жизни. Она исчезла в подвалах НКВД, и никто о ней больше никогда не слышал. Впрочем, однажды (дело было летом 2004 года, я записывала её рассказ на пленку) она обмолвилась, что после ареста Веры на неё всё больше давили, требуя сообщать о ещё более антисоветских высказываниях. Разумеется, штатный информатор не мог пять лет подряд игнорировать квоты на количество доносов, не рискуя снова угодить в лагерь за недостаточную бдительность.

В марте 1954 года Люба, якобы устав от давления, решила покончить с деятельностью информатора. Очень удобно, подумала я. Сталин уже год как мертв, люди начали возвращаться из лагерей, и, хотя до официальной реабилитации было ещё два года, время было уже другое. Однако она настаивала, что не знала ни о каких переменах, а была вдохновлена книгой, которую в тот момент читала — «Поджигатели» Николая Шпанова. В этом национальном бестселлере о деятельности международной разведки героиня отказывается работать на нацистов и бесстрашно идёт на расстрел. «Я чувствовала себя в точности, как она», — сказала Люба.

Из-за связи с французом в годы войны шпионская деятельность приобрела в её глазах романтический ореол, и, в конце концов, ей довелось воплотить в жизнь свои фантазии. Она вспоминала, как твердо заявила своему куратору из НКВД, что отказывается продолжать работу, невзирая на последствия. Она ждала крика, скандала, но офицер с безразличным видом просто предложил ей заполнить заявление на реабилитацию.

Вот так буднично кончился сталинизм.

Миллионам бывших узников по всей огромной стране предстояло заново научиться жить нормальной жизнью: есть, спать, общаться с близкими. Светлана Аллилуева писала о своей тёте, Анне Аллилуевой-Реденс: освободившись из ГУЛАГа, она была равнодушна ко всему, от еды до собственных детей. Подобное чувство апатии было присуще и многим другим бывшим гула- говцам[171].

Но только не Любе. По её словам, она тут же вернулась к той жизни, какой должна была жить. Никто не видел её грустной или задумчивой. Она по-прежнему живо интересовалась московскими и киевскими новинками моды, театральными премьерами и слухами обеих столиц. Жаловаться или плакать она, казалось, была не в состоянии и ни разу не выразила ни малейшего сожаления по поводу тяжелого периода своей жизни. Она словно блокировала всё, что мешало ей видеть себя мужественной женщиной, преодолевающей все преграды.

Рано оставшаяся без матери, с отцом, посвятившим себя богу, Люба не получила в детстве необходимого ей внимания. Чтобы компенсировать это, она начала воображать себя совершенной во всём и всеми любимой девочкой, а затем женщиной. Как предположил знакомый нью-йоркский психиатр, у неё могло быть нарциссическое расстройство личности, которое постепенно усилилось под воздействием запроса советского государства на решительные и сильные образы.

Используя ГУЛАГ и годы, проведённые в нем, как оправдание всех своих былых прегрешений, Люба начала писать письма Нине Петровне в надежде увидеть дочь и восстановить свои родительские права. Поскольку её отношения с Леонидом практически прекратились к тому моменту, когда она в 1942 году добровольно оставила маленькую Юлю, её права на ребенка были утрачены. Но как вдова сына Хрущёва она могла претендовать на свидания с дочерью и, тем самым, получить доступ к семье первого лица Советского Союза. Собственно, поэтому она, видимо, и продолжала лгать насчет своего брака с Леонидом. Несмотря на возражения деда, бабушка Нина разрешила Любе видеться с дочерью и стать частью её жизни. В семье всё решала именно бабушка, хоть дед и был руководителем страны.

Как-то сентябрьским утром 1956 года бабушка усадила мою маму на стул и тоном, не терпящим возражений, заявила: «Люба была в лагере. Она пролила море слёз. Ты должна с ней увидеться. Она всё объяснит. Она остановилась у Ариши». Моя шестнадцатилетняя мама уставилась на неё в немом изумлении. Долгие годы она была уверена, что Люба, как и Леонид, умерла в 1943 году, поскольку её имя не звучало дома. И вот, оказалось, она жива.