Пропавший сын Хрущёва или когда ГУЛАГ в головах - [61]

Он помолчал, затем добавил:

― Никита не должен был ездить в Америку. Сталин никогда не ездил.

Павел сказал, что он вообще-то не имеет ничего против Хрущёва, но думает, что тем своим миротворческим визитом в США в 1959 году он предал Россию — и Бога.

― Вся эта неразбериха вокруг судьбы бедного парня, — сказал он, — от того, что Бог отказал ему в упокоении из-за отца-атеиста.

У меня голова пошла кругом. Я затеяла эту поездку, чтобы выяснить, что же на самом деле произошло с Леонидом. Мы нашли больше информации, опровергающей обвинения в предательстве, но у нас до сих пор не было ни тела, ни самолета. И мы никогда не узнаем, действительно ли Павел видел крушение самолета Леонида в 1943 году. Зато мы выяснили точно, что здесь, далеко от Москвы, в этих калужских лесах, деда по-прежнему считают неправым.

* * *

Во второй половине дня мы с Ксенией наконец добрались до городского сада Жиздры. Мы хотели своими глазами увидеть мемориальную плиту с именем Леонида — хоть что-то, напоминающее его могилу. В засыпанном снегом саду было холодно и неуютно. На голых ветвях деревьев сидели черные вороны, в пустом небе плыли серые облака. Позади нас высилась статуя Ленина с простертой в коммунистическое будущее рукой — будущее, так и не осуществившееся, несмотря на искреннее заверение деда, что оно наступит в 1980 году. Начинало смеркаться; мы положили красные гвоздики — коммунистические цветы — к подножию монумента. Мы надеялись, что, посетив могилу, сможем как бы поставить точку, оставить прошлое позади и сказать последнее «прощай» Леониду — нашему дедушке, которого мы никогда не знали. Но ощутить конец истории не получилось, всё, что мы чувствовали, это грусть. Тот факт, что тело не было найдено, оставил неопределенность, если не в головах, то в наших душах точно.

Несмотря на все наши усилия, непутёвая жизнь молодого Хрущёва так и не получила путёвого завершения. Могила без погребенного в ней тела — душевная боль для любого родителя. Но если в обычных семьях люди могут плакать, делиться горем с друзьями, консультироваться с психологами, то в семье коммунистического лидера, где общественное всегда было выше личного, открыто горевать было не принято. Не было ни слез, ни времени — всего того, что лечит. Тётя Рада вспоминала: «Больно было не упоминать о Лёне, больно было видеть, как мать [Нина Петровна] молча переживает ещё одну военную потерю — смерть её любимого племянника Васи».

Когда мы вечером уезжали из Жиздры, я всё время думала о горьких словах деда, сказанных им пятьдесят лет назад: «Я хотел похоронить его». Хрущёв любил поэта Александра Твардовского,

особенно строчки из его стихотворения 1945 года «Я убит подо Ржевом»:

Я убит подо Ржевом,

В безымянном болоте,

В пятой роте, на левом,

При жестоком налете.

Я не слышал разрыва

И не видел той вспышки —

Точно в пропасть с обрыва —

И ни дна, ни покрышки.

И во всём этом мире

До конца его дней —

Ни петлички, ни лычки

С гимнастерки моей.

Я — где корни слепые

Ищут корма во тьме;

Я — где с облаком пыли

Ходит рожь на холме.

[…]

Где — травинку к травинке —

Речка травы прядет,

Там, куда на поминки

Даже мать не придёт.

[…]

Летом, в сорок втором,

Я зарыт без могилы.

Всем, что было потом,

Меня смерть обделила[167].

Когда мне было семь лет, я часто слышала, как дед читает наизусть это стихотворение. Хотя в ту пору я ещё ничего не знала о судьбе Леонида, строчки «И во всём этом мире до конца его дней — ни петлички, ни лычки с гимнастерки моей» всегда вызывали у меня грустное чувство.

Сегодня, когда я знаю так много, моё сердце разрывается.

Эпилог ГУЛАГ в головах

День 14 октября 1964 года, когда ЦК КПСС объявил деду об отставке, был холодным и пасмурным. Ещё вчера бывший одним из самых влиятельных людей мира, семидесятилетний экс-премьер вышел из машины у ворот своего дома и увидел мою маму, поджидавшую его в сумерках. Она хотела первой поговорить с ним, раньше прочих. Он сделал несколько шагов навстречу, и их глаза встретились.

«Пройдемся», — предложил он, и они медленно пошли по белой, вымощенной мрамором садовой дорожке. Обойдя дом, он остановился и повернулся к ней. «Ну вот, — сказал он, — теперь я пенсионер». Он произнес это ровно и буднично, как чиновник, зачитывающий цифры роста сельскохозяйственного производства. Мама в слезах молча обняла его — совсем как тогда в Куйбышеве двадцать лет назад, когда ребенком она прижалась к деду, осознав, что кроме него у неё никого нет. Только в этот раз она сумела ощутить ещё и радость — как ни печальна была новость, которую он сообщил — оттого, что он жив. Мало кому из советских лидеров так повезло.

«Всё в порядке, — сказал он, пытаясь пошутить. — Зато теперь у меня будет время читать, чтобы сравняться с твоими умными друзьями». Она улыбнулась, а затем снова заплакала.

Ещё час они гуляли вокруг дома, и дед читал вслух стихи своего любимого поэта Некрасова. Читал монотонно, почти без выражения, одно за другим. Читал, пока не стемнело и вокруг не осталось ничего, кроме черноты и его бубнящего голоса:

Бесконечно унылы и жалки

Эти пастбища, нивы, луга,

Эти мокрые, сонные галки,

Что сидят на вершине стога,