Пропавший сын Хрущёва или когда ГУЛАГ в головах - [56]

Автор одной статьи, которую я нашла на «Жиздра Новости», методично доказывал, что Леонид был герой, используя в качестве свидетельств среди прочего воспоминания местных жителей. «В алфавитной карточке, хранящейся в ЦАМО РФ, значится: гвардии старший лейтенант Хрущёв Леонид Никитович погиб 11 марта 1943 года. И мифы, даже экранизированные, не дают повода усомниться в достоверности записи»[154].

Когда я это читала — в кои-то веки встретить что-то здравомыслящее, написанное о Леониде, и где — на провинциальном веб-сайте! — сердце у меня колотилось. Похоже, я была на пороге великого открытия. Пролистав он-лайн страницы, я с изумлением обнаружила фотографию братской могилы с памятником, увенчанным фигурой солдата — то ли лётчика, то ли партизана — выкрашенного серебряной краской. Внизу, на постаменте, были прикреплены четыре мраморные плиты с именами двадцати двух погибших рядовых, сержантов и лейтенантов Советской Армии, в том числе «Ст. л-т Хрущёв Л. Н.».

Я не могла поверить. Я почти не сомневалась, что обвинения в адрес Леонида не более чем грязные выдумки, но здесь было конкретное свидетельство. Оно было прямо у нас под носом, но никто в моей семье не удосужился поискать его. Я немедленно позвонила маме и спросила, почему. Она была потрясена не меньше моего, и предположила, что дед, должно быть, знал о памятнике и почести, оказанной его сыну. В своё время он организовывал поиск останков Леонида, но ничего не было найдено. А после своей вынужденной отставки, будучи в опале, он почти не говорил о своём старшем сыне, и о памятнике, видимо, забыли.

«Это всё твой американизм, — сделала мне комплимент мама, — желание докопаться до правды во что бы то ни стало, не довольствуясь тем, что есть под рукой». О себе же она сказала, что она так близко связана с трагедией, что боится сомневаться в том, что ей говорят.

Закончив разговор с мамой, я нашла и набрала телефон городской администрации Жиздры. Непривычно вежливый молодой чиновник по имени Николай подарил мне ещё большую надежду: он сказал, что памятник был поставлен в 1949 году, то есть ещё при Сталине. Николай знал об обвинениях в предательстве и выразил возмущение наглой ложью. Напоследок он дал мне телефон местного деревенского жителя, утверждавшего, что он своими глазами видел, как разбился молодой Хрущёв. Я была поражена, с какой убеждённостью Николай говорил о Леониде. «Война была самым главным испытанием в нашей жизни, — сказал он. — Своих предателей мы знали, и Хрущёва не было среди них».

Памятник в Жиздре был не единственным свидетельством, укрывшимся от нашего внимания, будучи у нас под носом. Были и другие вещи, о которых мама забыла или выпустила из виду, потому что убедила себя в том, что ничто, кроме найденных останков Леонида, не сможет подтвердить его невиновность. Но я, в своей новой американской сущности, верила, что даже малая толика информации имеет значение. Поэтому ещё до поездки в Жиздру я ещё раз проштудировала все известные источники в надежде отыскать что-то новое, что поможет опровергнуть клевету. В частности, я решила перечитать одну из книг дяди Сергея об отце. Переехав в 1991 году в США, он оставил профессию ученого-ракетчика (важную и престижную в 1950-60-е годы) и стал преподавать советскую историю в Университете Брауна. Он хотел писать книги, чтобы объяснить и оправдать политику своего отца, и в начале 2000-х выпустил полное собрание мемуаров Хрущёва — три огромных тома, в которых было собрано практически каждое слово, сказанное бывшим советским премьером своему сыну.

Читая книгу Сергея Хрущёва, я вспомнила, что в 1981 году, десять лет спустя после смерти деда, ведущий Хрущёва Заморин прислал тогдашнему министру обороны маршалу Дмитрию Устинову ещё одну версию того, что случилось в их последнем совместном бою:

Командование моего полка было крайне заинтересовано в том, чтобы принять мою версию за чистую монету. Ведь оно также напрямую разделяло ответственность за гибель лётчика, сына члена Политбюро. Я струсил и пошел на сделку со своей совестью, сфальсифицировав факты. В рапорте я умолчал о том, что когда ФВ-190 кинулся на мою машину в атаку, зайдя мне снизу под правое крыло, Лёня Хрущёв, чтобы спасти меня от смерти, бросил свой самолет наперерез огненному залпу «Фоккера»… После бронебойного удара самолет Хрущёва буквально рассыпался у меня на глазах! Вот почему на земле невозможно было найти какие-либо следы этой катастрофы. Тем более, что искать начальство приказало не сразу… Ведь наш бой проходил над территорией, оккупированной немцами[155].

Письмо это потом неоднократно цитировалось и абсолютно вписывалось в исторический контекст. С учётом принятого Сталиным после Сталинграда решения поберечь детей высокопоставленных функционеров, для начальства Леонида безопаснее было признать его пропавшим без вести, нежели погибшим — даже если он погиб, спасая боевого товарища. В конце концов, Заморин не был сыном члена Политбюро.

Более того, даже путинское министерство обороны официально признало это последнее письмо Заморина в качестве свидетельства невиновности Леонида и разместило эту информацию на своём веб-сайте