Пропавший сын Хрущёва или когда ГУЛАГ в головах - [50]
В 1943 году юный Александр, который был моложе Леонида почти на десять лет, жил в том же доме в Куйбышеве, что и Хрущёвы с Микоянами. На бывшей девушке Степана Валентине Петровой он женился после войны и был абсолютно уверен, что она на самом деле мало что знала об инциденте со стрельбой, что бы она сама ни говорила. Сам Щербаков тогда тоже слышал об этой истории, но его версия, опять же, отличается от версий Петровой и Микояна:
Леонид, скорее всего, выдумал историю с бутылкой. Я спрашивал отца, который должен был знать, но он счел это глупой шуткой. Впервые об инциденте с бутылкой я услышал от друга Льва Булганина [сына члена Государственного Комитета Обороны Николая Булганина], который узнал о нём от самого Леонида. Мы с Лёвой тогда заканчивали школу, оба собирались пойти в авиацию. Лёня был классный, легенда среди пацанов: лётчик-бомбардировщик, старший лейтенант, первым в полку получил орден Красного Знамени. Он никогда не упускал случая произвести впечатление на юного Булганина; однажды учил его, как отделаться от слишком прилипчивой подружки. Лиза Остроградская мечтала о более серьёзных отношениях, а Леонид не хотел её обижать, вот и придумал историю, что случайно застрелил офицера и потому должен срочно уехать на фронт. Чтобы история выглядела более правдоподобной, Лёня присочинил, что будто бы ходил в госпиталь навестить раненого, но офицер ночью скончался, и он забрал на память его простреленную фуражку.
Самым очевидным фактом, говорящим против версии обвинителей Леонида, является несоответствие наказания преступлению. Как объяснял Павлов, механик Леонида в 18-м истребительном авиаполку:
Они [клеветники] голословно утверждали, что Леонид Хрущёв, находясь после ранения в госпитале в г. Самаре [Куйбышев] и будучи в нетрезвом состоянии, якобы застрелил из пистолета человека. За это, мол, был осужден военным трибуналом и отправлен на фронт. Но это ложь от начала до конца. Осужденных судом военного трибунала во время войны отправляли не просто на фронт, а в штрафные батальоны. Лётчиков же посылали в простейшие авиационные части. А Леонида Хрущёва, как известно, направили после лечения в самый лучший на всем Западном фронте 18-й гвардейский истребительный авиаполк, да к тому же ещё и с повышением, на должность командира звена. К тому же, ещё в госпитале он был награжден орденом Красного Знамени и ему было присвоено воинское звание — старший лейтенант. Кроме того, существовало правило, что у граждан, осужденных за убийство человека с применением оружия, пистолет или автомат изымали как вещественное доказательство. А Хрущёв прибыл в полк не с одним, а с двумя пистолетами.
Щербаков был согласен: «Никого не наказывали переводом в лётчики-истребители. Не могли после военного трибунала дать человеку престижную должность, да ещё в военное время. Это исторически невероятно». Щербаков критиковал Микояна, который, разумеется, «знает обо всём этом, но продолжает говорить о трибунале. Это не потому, что он хочет дискредитировать павшего товарища, конечно, нет. Но повторять то, что когда-то услышал, лишь бы показать, что ты в курсе, безответственно».
Согласно официальным документам, которые я разыскала дома и в архиве в Подольске, Леонид уехал из Куйбышева в конце весны 1942 года, а не осенью, как вначале заявлял Степан. Поэтому он никак не мог застрелить там человека в сентябре, как следует из рассказа Микояна. Дело в том, что 24 сентября Леонид прислал Любе из Сасово письмо (довольно прохладное), из которого я узнала, что он к тому времени уже почти закончил четырехмесячный курс переподготовки пилотов:
Люба, здравствуй, Извиняюсь за столь долгое молчание, но оно было вызвано уважительными причинами. Что нового, как Юлка, если можешь, вышли её фото, как Толя? Нахожусь сравнительно далеко от фронта, но через несколько дней буду там. Если выберу время, вернее, будет возможность, заеду в Москву, а эта возможность будет наверняка, т. к. придется, наверно, ехать поездом. Очень прошу, не откладывай в долгий ящик, перешли мне воротник, подстежку и бурки, если есть носовые платки и носки, перешли тоже, [ещё] папирос и спичек. Убедительно прошу не задерживать с отправкой, т. к. обмундирования я не получил и не знаю, получу ли… Уеду отсюда через несколько дней. Я несколько месяцев проходил здесь переподготовку, но уже почти закончил. Скорее всего, попаду в другую авиационную часть. Целуй Юлку и Толю. С приветом, Леонид.
В 2004 году моя мама попросила своего друга Михаила Швыдкого, бывшего тогда министром культуры, узнать побольше информации о результатах расследования, проведённого военной прокуратурой в 1999 году. Официальное письмо, полученное ею за подписью главного военного прокурора Российской Федерации, однозначно опровергало и историю с бутылкой, и другие криминальные обвинения: «… Каких-либо данных о привлечении старшего лейтенанта Хрущёва Л. Н. к уголовной ответственности не имеется»[141].
Когда я показала это письмо Степану, а заодно указала на противоречия в его собственных свидетельствах на этот счёт, он был потрясен. Он попытался вспомнить, от кого узнал о восьми годах штрафбата, к которым якобы приговорили Леонида, и не смог: «Кажется, я всегда знал об этом». Уезжая от него, я подумала, что Щербаков был прав и насчет банды, и насчет эпизода с бутылкой: «Если историю рассказывать слишком часто, она превращается в миф. А затем миф становится реальностью».
