Пропавший сын Хрущёва или когда ГУЛАГ в головах - [52]
В письме на имя моего деда, полученном им в апреле 1943 года, командующий Первой воздушной армией генерал-лейтенант Худяков написал, что предпринятые им меры по поиску самолета с воздуха положительных результатов не дали. «В течение месяца мы не теряли надежды на возвращение Вашего сына, но обстоятельства, при которых он не возвратился, и прошедший с того времени срок заставляют нас сделать скорбный вывод, что Ваш сын пал смертью храбрых в бою».
Однако все лётчики, с которыми я говорила, утверждали, что посылать разведывательные самолеты на оккупированную территорию было бы неоправданным риском. Скорее всего, командиры, которым это было поручено, сказали, что организовали поиск, просто, чтобы прикрыть свои спины; открыто отказаться искать сына члена Политбюро, при всей рискованности этого предприятия, они не могли из страха быть обвиненными в измене.
Армейские явно предприняли согласованные усилия, чтобы показать, что они сделали всё возможное. Вторая версия свидетельства Заморина, пройдя по инстанциям, была включена в апрельское письмо командующего Худякова Хрущёву-старшему. В ней утверждалось, что ведущий во время боя не выпускал из виду своего подопечного, что он видел, как тот подвергся атаке, и развернул свой самолет навстречу Фокке-Вульфу, чтобы помочь Леониду уйти. Вернувшись на место боя после преследования немца, Заморин не увидел своего ведомого и подумал, что тот невредимый вернулся на аэродром.
Третья версия явилась на свет шестнадцать лет спустя, 23 ноября 1960 года, когда Хрущёв был на вершине власти. Письмо было написано лично гвардии полковником Замориным, и в нем, в частности, говорилось: «… Ещё один вражеский самолет атаковал меня, и пулемётная очередь зацепила мою машину. Пришлось резким снижением уходить от дальнейших атак фашиста. В это же время я и потерял из виду машину моего ведомого Леонида Хрущёва… Я решил вернуться на свой аэродром. Что стало с моим ведомым, понятия не имею…»
В том же году Хрущёв отдал распоряжение возобновить поиски останков своего сына. Однако поисковая операция, за которую отвечал маршал авиации Владимир Судец, оказалась безуспешной.
Я не знала, как относиться к меняющимся версиям Заморина, но знала, что ни одна из них не указывает на факт предательства. И всё же мне было интересно, почему ведущий менял свои показания?
С самого начала судебная тяжба моей мамы стала напоминать «Процесс» Франца Кафки — умопомрачительное повествование о человеке, которого арестовывает непонятно кто и судят непонятно за что.
Одним из первых документов, который понадобился ей для упрочения своей позиции истицы, было свидетельство о смерти Леонида. Но, чтобы получить его, необходимо было свидетельство о рождении, а его как раз и не было, потерялось в ходе бурных событий XX века. Проявив упорство и настойчивость, мама сумела раздобыть церковно-приходскую ведомость из города Донецка с записью о рождении Леонида[145]. Потребовалось множество телефонных звонков, утомительный двухчасовой полет в Донецк и полдня, проведённые в муниципальной конторе, но зато в результате у неё в руках был заветный листок с выпиской из приходской книги, гласившей, что Леонид Хрущёв родился 10 ноября 1917 года.
В Москве, однако, судебные власти усмотрели (или создали) другие проблемы: в церковной записи фамилия Леонида была записана в украинском варианте — Хрущов, через «о», а не через «ё». Кроме того, отец Леонида был записан как Микита, а не Никита.
Судья сочла, что эти языковые разночтения позволяют усомниться в том, что добытые мамой документы принадлежат действительно Леониду. Мама попросила специалистов из Института русского языка Академии наук РФ подтвердить, что усмотренное различие чисто лингвистическое и не означает разницы имен. Заслушав однозначное мнение экспертов, судья, тем не менее, отклонила его, сославшись на техническую деталь. Хотя Академия наук является федеральной государственной структурой, она автономна и не обязана иметь государственный герб на своей печати. Судья сочла экспертизу академического Института неприемлемой из-за отсутствия гербовой печати. Зато она согласилась заслушать свидетельства о жизни Леонида тех, кто знал его лично — родственников и друзей. «В надежде, — прокомментировала мама, — что таковых не осталось».
Несмотря на свой вклад в слухи об инциденте с бутылкой — совершенный без злого умысла, скорее для красного словца — Степан Микоян остался нашим добрым другом. Осенью 2006 года он пришёл в суд и выступил там вместе с тётей Радой как свидетель. Благодаря их заявлениям, судья согласилась признать, что донецкое свидетельство о рождении относится именно к Леониду Хрущёву, а не к какому-то украинцу Хрущову. Леонид был официально признан сыном Никиты Сергеевича Хрущёва. И, поскольку суд признал факт его рождения, он должен был теперь засвидетельствовать факт его смерти, и таким образом долгожданный документ, подтверждающий, что Л. Н. Хрущёв умер 11 марта 1943 года, был нами получен.
Теперь, наряду с документами военной прокуратуры 1999 и 2004 годов, у мамы на руках было официальное свидетельство о смерти — неопровержимое доказательство того, что сын Хрущёва не мог сотрудничать с фашистами после своего последнего полета. Всё это должно было послужить весомым аргументом против доводов хулителей Леонида, не имевших ни подтверждающих документов, ни показаний свидетелей. Вооружённая этими записями, мама пошла в наступление на писателей-сталинистов: маршала Язова, авторов энциклопедии «Эпоха Сталина» и других, — обвинив их в клевете на основании статьи 152 Гражданского кодекса РФ «Защита чести, достоинства и деловой репутации граждан».
