Пропавший сын Хрущёва или когда ГУЛАГ в головах - [5]
В Соединённых Штатах, однако, взгляд на моего деда был совсем другим. В 1960-е годы американские школьники ныряли под парты всякий раз, когда предполагалось, что грозный Хрущёв, или «ураган Никита», как его называли, производил запуск ядерной ракеты. Центральное место в американском публичном сознании занимали рассказы о том, как он стучал ботинком по трибуне в ООН в 1960 году или посылал ракеты на Кубу в 1962-м. Они же были источником вдохновения для деятелей Голливуда — Дона Сигела с его «Вторжением похитителей тел» (1956) и Стенли Кубрика с фильмом «Доктор Стрейнджлав» (1964), где Хрущёв был выведен в образе чудаковатого советского премьер-министра Дмитрия Кисова.
Впрочем, и в Советском Союзе Хрущёв вскоре начал представлять угрозу. Так же быстро, как мой дед развенчал Сталина, приспешники поверженного коммунистического бога, в свою очередь, развенчали его самого, отправив в отставку. 14 октября 1964 года во главе Советского Союза встал Леонид Брежнев. Как однажды заметил мой мимолетный детский знакомый Молотов, до последнего вздоха оставшийся твердолобым сталинистом, «[у] Сталина… равнялись на крепкую руку. Как только ослабла рука, запели своим голосом». «Он [Никита] дал возможность вырваться наружу такому зверю, который сейчас… наносит большой вред обществу». Его «называют демократией… гуманизмом… а на деле мещанство»[8]. Хрущёв — правы были либеральные интеллигенты — был «единственной гарантией» от реставрации сталинизма, а при Брежневе его имя было немедленно вымарано из учебников истории и из официальных документов.
В начальной школе на престижном Кутузовском проспекте, в которой я училась вместе с другими детьми партийной элиты, наши учителя даже не упоминали о его правлении. Всё, что произошло в стране в период между Сталиным и Брежневым, они описывали просто как деятельность коммунистической партии. Словно и не было Хрущёва, никогда не существовало. Он превратился в призрака, живущего практически в изоляции на пенсии в своём загородном доме к западу от Москвы под пристальным надзором сотрудников КГБ, фиксирующих всех визитеров и все нечастые отлучки опального хозяина.
Та моя встреча с Молотовым, случившаяся почти двадцать лет спустя после отставки деда, научила меня понимать, какая сила может содержаться в имени. Имя ведь не просто опознавательный знак личности — оно определяет личность[9]. Мой милейший двоюродный брат Никита всю свою жизнь старался быть похожим на нашего знаменитого деда. «Тяжело быть дублёром Никиты Сергеевича Хрущёва», — однажды признался он. Я понимала, о чём он. Названная в честь бабушки, бывшей советской «первой леди», я тоже не избежала этого бремени; от меня всё время ждали, что я буду вести себя в точности, как она. Но в шестнадцать лет я была идеалисткой. Официально взять фамилию Хрущёва было для меня способом заявить миру, как много значил мой дед — даже если его историю стерли со скрижалей.
Мама была довольна моим решением, а вот тётя Рада, старшая дочь Никиты Сергеевича и Нины Петровны, была категорически против. «Я боюсь, что это создаст лишнюю шумиху вокруг нашей фамилии, — писала она в письме моей маме. — Если Нина возьмет её, выгоды она не получит, зато в практическом плане у неё будет много проблем». Однако мама была непреклонна: Хрущёв заслуживал всяческой поддержки, какая бы она ни была. «Твой выбор вдохновил меня», — сказала она мне. Она решила вернуть себе девичью фамилию, Хрущёва, хотя позже признала, что Рада, возможно, была права.
Подобно большинству советских людей, моя мама была кухонным диссидентом, то есть человеком, не согласным с властью, но не высказывающим свою позицию публично. Причина была очевидной: ГУЛАГ. Она опасалась, что мой дерзкий юношеский демарш может плохо кончиться, что система в конце концов поглотит меня и переварит со всеми моими мечтами и порывами, как это произошло с ней. В 1969 году мемуары моего деда оказались на Западе, в распоряжении журнала «Тайм», и в следующем году журнал анонсировал публикацию отрывков из них. Хрущёв был так расстроен утечкой, что у него произошел сердечный приступ, и годом позже он скончался. В мемуарах он выражал несогласие с линией партии и высказывал откровенное, часто критическое мнение по поводу советской политики, включая свою собственную. Когда в 1970 году сокращенная версия книги была опубликована, многие — в том числе бабушка Нина Петровна — обвинили в утечке моего отца. Мама знала, что её муж невиновен: в своё время он помог Хрущёву с задумкой этой книги, но затем много лет не имел к ней отношения. В 1968 году он начал страдать от почечной недостаточности; когда книга вышла на Западе, он уже умер и не мог ничего сказать в своё оправдание. КГБ учинил обыск у нас дома, и хотя они ничего не нашли, мама ещё долгие годы жила в страхе. Она боялась, что, высказываясь публично и пытаясь защитить своего покойного мужа, она только всё испортит. Молчание, считала она, её единственное спасение. Со временем брежневское государство забудет, и жизнь пойдет своим чередом.
