Пропавший сын Хрущёва или когда ГУЛАГ в головах - [39]
Хотя Люба утверждала, что «никто никого не насиловал в ГУЛАГе»[92]. Её версия лагерной жизни, рассказанная мне, выглядела просто сказочной: «Охранники были ужасно милые. Валить лес было тяжело, а мы были молодые девчонки. Всю первую неделю стоял холод, так они жгли костер для нас, чтобы мы за день не замерзли до смерти. Кипятили нам чай, давали еду. Мы были неопытные, заначек не имели — ни еды, ни одежды — как другие, бывалые зеки»[93].
Я хотела знать, что произошло потом, но эта первая неделя в лагере была единственным воспоминанием, которым Люба была готова поделиться. «Вскоре я заболела воспалением легких, а когда поправилась, меня оставили медсестрой в туберкулезном отделении больницы, и там я проработала до конца срока».
Люба рассказала, что когда она лежала в больнице с пневмонией, измотанная высокой температурой и лихорадкой, похудевшая чуть не до тридцати килограмм, у неё случилось видение: «Я лечу в облаках верхом на белом лебеде и вдруг слышу голос Никиты Сергеевича: “Освободите Любу!” Я проснулась и подумала: “Я выживу, что бы ни произошло”». Действительно она увидела Хрущёва во сне или позже это придумала, чтобы напомнить о своём родстве и добавить себе значительности, неизвестно.
Так или иначе, она выжила, хотя мы никогда и не узнаем, через что ей довелось пройти.
Бывая в Москве во время своих командировок, Леонид останавливался не в своей квартире на Полянке, а в квартире отца на улице Грановского, чтобы быть поближе к своей новой любви, Кате Тимошенко. Собственная квартира, в которой до войны он жил с Любой, перестала служить ему домом. Как сообщается в одном из писем стрелка-радиста Новикова, Леонид просто отдал её кинооператору Дульцеву, у которого были свои личные проблемы, и он жил в ней, когда возвращался из фронтовых поездок. В феврале 1943 года Леонид начал испытывать беспокойство, даже тревогу, по поводу своих ничтожных служебных обязанностей: он потратил столько сил, чтобы стать истребителем, а занимается тем, что перегоняет самолеты, то есть, по сути, только заводит двигатель.
Судя по его переписке с сослуживцами, задержки с перераспределением были обычным делом во время войны. Но в случае с Леонидом, по версии Степана Микояна, дело было в особом приказе сверху. В конце войны друг Степана Василий Сталин поведал ему, что в начале 1943 года, когда советские потери существенно возросли, особенно после чудовищной битвы за Сталинград[94], Сталин сделал негласное распоряжение поберечь детей членов Политбюро[95]. Смерть сводного брата Василия Якова Джугашвили в нацистском лагере, наряду со смертями других заметных фигур, заставила Генералиссимуса побеспокоиться об оставшихся. Сам Степан после Сталинграда, где без вести пропал его младший брат Владимир, тоже лётчик-истребитель[96], был переведён в более безопасный 12-й полк, базировавшийся в столице.
Иван Павлов, механик Леонида в 18-м истребительном полку, свидетельствовал о «расстройстве» своего командира из-за того, что его не пускают сражаться:
Леонид Хрущёв был недоволен тем, что его, боевого лётчика, командир полка не допускает к полетам. Вместо того, чтобы постоянно летать на боевые задания, старший лейтенант Хрущёв вынужден был «утюжить» воздух над собственным аэродромом со своим напарником под благовидным предлогом его охраны. «Что же он держит меня, как тепличное растение? — возмущался Хрущёв. — Или я не такой же гражданин своей страны, как и другие? Почему я должен сидеть на аэродроме и смотреть на других лётчиков, которые, вернувшись с боевого задания, проходят мимо, не замечают меня?»
Голос Хрущёва дрожал, он нервничал. Мы в это время сидели в разных кабинах самолета Як-7Б, и я не видел его глаза, но чувствовал, что он готов даже заплакать. Хрущёв тогда твёрдо заявил, что будет жаловаться на командира полка командиру дивизии или командующему армией, что его не пускают в бой[97].
По свидетельству Павлова, Леонид был готов летать на задания рядовым лётчиком, если командование не верит в его способности возглавить звено, лишь бы не оставаться на земле. «Так дальше жить нельзя!» — всё время твердил он.
В марте, когда в полк с инспекцией прибыло высшее командование, Леонид обратился к генералам Худякову и Захарову, командующему 1-й воздушной армией и командиру 303-й авиационной дивизии, соответственно. После этого разговора ему было позволено летать на задания в качестве рядового лётчика в паре со старшим лейтенантом Замориным — асом полка и командиром второй эскадрильи. После этого, вспоминал Павлов, «поведение его [Хрущёва] резко изменилось. Он выглядел бодрым и более оживленным. Появилась и улыбка на лице… 11 марта 1943 года… он с хорошим настроением сел в кабину самолета и вместе с Замориным они вылетели на задание».
День начался для старшего лейтенанта Хрущёва как нельзя лучше. Ярко светило солнце и плавило на земле последние сугробы. Получив приказ вылететь на задание вместе с десятью другими членами звена Заморина, Леонид в семь часов утра уже сидел в своём одноместном Як-7Б. Самый «необлетанный» в своей группе — это был его первый боевой вылет в качестве пилота-истребителя — Хрущёв в двух первых утренних битвах (в небе над Брянской областью) едва успевал держаться за своим ведущим Замориным. Другие лётчики тоже присматривали за ним в воздухе. Леонид был сыном члена Политбюро, никто не хотел отвечать за его гибель. В какой-то момент Заморин просигналил своему ведомому, чтобы он добил уже поврежденный самолет противника, но Хрущёв не сумел, и немец ускользнул на свой аэродром.
