Пропавший сын Хрущёва или когда ГУЛАГ в головах - [37]

К 1942 году положение члена семьи Хрущёвых перестало радовать Любу, и с этим надо было что-то делать. Леонид уехал на переподготовку, а она, одинокая и незамужняя, осталась среди людей, которые так и не стали ей родными. Между тем, галантный француз рассказывал ей о волшебной жизни, которую она могла бы вести в модном Париже, будь у неё подходящее образование и способности. Так Шмитляйн, пояснила мне Люба, повлиял на её решение поступить в Военный институт иностранных языков Красной Армии, который готовил преимущественно офицеров советской военной разведки[85].

Изучавший историю женского шпионажа отставной агент МИ-6 Э. Кукридж (также известный как автор популярных книг о шпионаже Эдвард Спиро) написал в 1959 году книгу «Сёстры Далилы: Истории известных женщин-шпионов». В ней он, в частности, пояснял: «Наградой в глазах большинства женщин-шпионов была… капитуляция мужчин… Женщины-агенты, которых я встречал, признавали, что не могли устоять перед жизнью, в которой их главная задача — покорять мужчин, само положение которых обязывает их быть неподвластными женским чарам и соблазнам»[86]. Это описание как нельзя лучше соответствует репутации Любы — «женщины-вамп», как любит называть её моя сестра Ксения — с её страстным желанием властвовать над мужчинами. Изучение иностранного языка было её шансом добиться такой власти и начать новую романтическую карьеру в секретной службе. Но для этого ей нужно было оставить детей.

Когда Нина Петровна узнала о решении невестки ехать поступать в институт иностранных языков в соседнем Ставрополе-на-Волге (ныне Тольятти), она попыталась отговорить её: «Люба, ты не можешь оставить детей в такое время. Неизвестно, что может случиться с ними, с тобой, с нами…» Это говорила женщина, которая вывезла в эвакуацию всех, кого смогла, из своей родни — чуть не двадцать человек — и заботилась о них всю войну.

Но Люба не сдавалась. «Я свободный человек. Не лезьте в мою жизнь, — сказала она Нине Петровне. — Мой муж на войне, и я не уверена в будущем моих детей. Мне нужно получить образование, чтобы я могла о них позаботиться. Лётчик это не вариант, а моя геологическая работа банальна».

Понятно, что её старые специальности больше не казались ей блестящими. Непонятной была её логика: уехать от детей, чтобы быть им лучшей матерью. Зачем? Хрущёвы поддержали бы её в любом случае, при живом или мертвом Леониде, ведь для всех она была женой их сына. Теперь-то я знаю, что уезжала Люба не потому, что нуждалась в работе или боялась потерять мужа; она не знала, будет ли он вообще её мужем. Изучение французского давало ей шанс достичь успеха, к которому она всегда стремилась. Если её мужчины (Шмитляйн женат, Леонид воюет и крутит романы на стороне) не могут ей в этом помочь, она позаботится о себе сама.

Старая ложь о браке, который они с Леонидом три года назад якобы заключили в Москве, догнала Любу в Куйбышеве. Возможно, лучшим выходом было бы всё рассказать Нине Петровне, которая наверняка проявила бы понимание, поскольку сама была не расписана. Скорее всего, она обвинила бы Леонида: после двух осечек с браками он вполне мог солгать. Но гордая и сердитая Люба предпочла месть, которую она облекла в форму любовной интриги с французом. Для жены советского офицера и невестки политического комиссара Красной Армии это был гарантированный скандал.

Скандал вышел ещё более некрасивый из-за того, что она бросила детей. Моя мама, которой тогда было два года, осталась с остальными детьми Хрущёвых. «Ей будет лучше с вами», — сказала Люба Нине Петровне. А девятилетний Толя остался с Аришей. Толя никогда не называл Леонида папой: Люба не разрешала, раз они формально не были расписаны, — но Ариша ничего этого не знала и была счастлива помочь «жене» племянника. Однако уже через полгода она умоляла Любу забрать сына в Ставрополь, потому что на него жаловались соседи. По свидетельству Марии Будённой, его поведение вызывало беспокойство многих родителей: он пугал девочек, спуская штаны, и мочился в общественном месте. Пришлось его забрать из школы и учить на дому. «Иногда Толя очень напоминал Леонида, только не был таким обаятельным», — сказала Будённая.

До Ставрополя, где располагался институт, было всего шестьдесят километров, но для Любы это был переезд в другую жизнь.

Уезжая из Куйбышева, она думала, что порывает со всем хрущёвским. Лет пять назад она рассказала мне о своём отъезде. «Было раннее сентябрьское утро, погода была чудесная. Я попрощалась со всеми и уже вовсю мечтала о новой жизни. За мной приехала машина, и пока мы выезжали со двора, я видела, как Юлочка бежала за машиной. Ей было только два, она ещё плохо ходила и несколько раз упала по дороге. И она кричала изо всех сил: “Мама, мама, не уезжай!” Этот крик до сих пор стоит у меня в ушах».

Я спросила её, не жалеет ли она о том, что уехала тогда — на фоне того, что вскоре погиб Леонид, и всего прочего, что потом случилось. «Я ни о чём не жалею, — возмутилась она. — Я хотела стать профессиональным переводчиком». Конечно, а всего несколькими годами ранее она так же мечтала стать профессиональным пилотом. При этом воспоминание о маленькой дочери, бегущей за автомобилем и умоляющей её не уезжать, вызывает у неё не угрызение совести, а гордость. «Эта девочка меня так любила, что не хотела отпускать», — сказала Люба, и её лицо просияло от умиления дочерней преданностью.