Прометей, том 10 - [99]
Следует ещё указать на разительное сходство четырёх строк «Отрывка» с описанием «малого острова» в «Медном всаднике»:
«Когда порой воспоминанье»
«Медный всадник»
Приведённые данные могут служить дополнительной аргументацией в пользу гипотезы Ахматовой о Пушкине и Невском взморье.
Статья печатается по авторизованной машинописи (Рукописный отдел Гос. Публич. Библиотеки им. М. Е. Салтыкова-Щедрина, фонд А. А. Ахматовой) с привлечением чернового автографа, хранящегося в ЦГАЛИ (фонд А. А. Ахматовой).
Цитаты и библиографические ссылки заново проверены, дополнены и даны по новейшим изданиям.
Предисловие, подготовка текста и примечания Э. Г. Герштейн
В титовской повести[467] «Уединённый домик на Васильевском» (1829) поражает подробность описания северной оконечности Васильевского острова.
«Кому случалось гулять кругом всего Васильевского острова, тот, без сомнения, заметил, что разные концы его весьма мало похожи друг на друга. Возьмите южный берег, уставленный пышным рядом каменных огромных строений, и северную сторону, которая глядит на Петровский остров и вдаётся длинною косою в сонные воды залива[468]. По мере приближения к этой оконечности каменные здания, редея, уступают место деревянным хижинам; между сими хижинами проглядывают пустыри; наконец строение вовсе исчезает, и вы идёте мимо ряда просторных огородов, который по левую сторону замыкается рощами; он приводит вас к последней возвышенности, украшенной одним или двумя сиротливыми домами и несколькими деревьями; ров, заросший высокою крапивой и репейником, отделяет возвышенность от вала, служащего оплотом от разлитий; а дальше лежит луг, вязкий, как болото, составляющий взморье. И летом печальны сии места пустынные, а ещё более зимою, когда и луг, и море, и бор, осеняющий противоположные берега Петровского острова, — всё погребено в седые сугробы, как будто в могилу».
Для южной стороны Васильевского острова, которую он ежедневно видит, автор не находит, однако, ни одного живого слова, а над северной, где вообще никогда никто не бывает, он почти плачет, угнетённый мрачным летним пейзажем, и представляет себе ещё более унылый — зимний, сравнивая его с могилой. Мы узнаем, чтó — направо, чтó — налево, ощущаем под ногой топкость почвы. Всё это увидено не из окна кареты и даже не с дрожек. Автор так занят северной оконечностью Васильевского острова, что даже моря не замечает. Петербург для него вовсе не существует. От звона часов на Думе вздрагиваешь как от неожиданности, потому что нет ни Невского, ни Гостиного двора, ни дворцов, ни набережных. К сюжету описание острова Голодая не имеет ровно никакого отношения, и ничто другое так подробно в повести не описано.
Б. В. Томашевский в книге «Пушкинский Петербург» сближает это место в повести с описанием Невского взморья в «Медном всаднике»[469].
(V, 149)
Сюда же, по нашему твёрдому убеждению, следует отнести и несколько загадочный отрывок 1830 года «Когда порой воспоминанье…».
(III, 243—244 и 849—854)
В этом отрывке таинственно решительно всё: и необычная для Пушкина порывистая обнажённая нетерпимость страдания (такой стон не характерен для зрелой пушкинской лирики, и его можно сравнить только с «Воспоминанием» 1828 года), и готовность в честь чего-то пожертвовать заветнейшей и любимейшей мечтой жизни — Италией, верней, мечтой об Италии, и подробность описания забытого богом и людьми уголка убогой северной природы, и всё это в трагических тонах, а не в порядке реалистической полноты жизни (как в «Путешествии Онегина»):
