Прометей, том 10 - [100]
(VI, 200, 201)
Следует сравнить отрывок «Когда порой воспоминанье…» с первой главой «Онегина», где происходит нечто диаметрально противоположное. Можно даже предположить, что автор имел в виду воспользоваться опрокинутой композицией. Там Пушкин отрекается от Петербурга, белых ночей и т. п. в честь Италии:
(VI, 25)
К описанию Невы и белой ночи Пушкин берёт как примечание большой кусок из «Рыбаков» Гнедича, где фигурируют «невские тундры» («…повеяла свежесть на невские тундры…»). Это же слово повторяется в отрывке 1830 года («Увядшей тундрою покрыт…»).
Петербург для Пушкина всегда — север[471]. Когда он сочиняет стихи, то всегда как бы находится на каком-то отдалённом юге. Тем более «Отрывок» написан в Болдине (октябрь 1830 г.).
Что же произошло между первой главой «Онегина» (1823), где поэт так изящно готов променять Петербург на Италию, и трагическим порывом (1830), заставляющим его отказаться от этой заветной мечты?
И теперь нам точно неизвестно место погребения пяти казнённых декабристов. Считается, что вдова Рылеева точно знала место могилы. Это остров Голодай, т. е. северная оконечность Васильевского острова, отрезанная от всего массива острова узкой речкой Смоленкой. В николаевское царствование приходилось питаться более или менее достоверными слухами, которые неизбежно должны были возникнуть сразу после казни. Мысли о декабристах, то есть об их судьбе и об их конце, неотступно преследовали Пушкина. Из его стихов следует, как он думал о тех из них, кто остался жив (см. переписку Пушкина, «Послание»: «И в мрачных пропастях земли!»)[472]. Теперь более подробно рассмотрим вопрос о его отношении к тем, кто погиб.
Первое упоминание находится в 6-й главе «Онегина», немедленно после того как Пушкин узнал об этом трагическом событии (т. е. 26 июля 1826 г.). 6-я глава окончена 10 августа 1826 года. Там имя Рылеева стоит рядом с именами Кутузова и Нельсона. Ленский мог быть «повешен как Рылеев». Затем следуют рисунки виселиц — на черновиках «Полтавы» 1828 года[473] и в книжке «Айвенго» Вальтер Скотта, подаренной Пушкиным в имении у Полторацких Ал. Ал. Раменскому (вместе с цитатой из Десятой главы «Онегина») 8 марта 1829 года[474]. Словами «Иных уж нет, а те далече», — кончается «Онегин» (1830). Пушкину не надо было их вспоминать: он просто их не забывал, ни живых, ни мёртвых.
Я не допускаю мысли, чтоб место их погребения было для него безразлично.
Из воспоминаний И. П. Липранди мы знаем, как Пушкин разыскивал могилу Мазепы и расспрашивал о ней 135-летнего казака Искру, который «не мог указать ему желаемую могилу или место»… Пушкин «не отставал… спрашивал, нет ли ещё таких же стариков, как он»[475]. А из текста «Полтавы» мы знаем, как он жалеет, что не нашёл её («И тщетно там пришлец унылый Искал бы гетманской могилы»). <Пушкин> говорит о могиле Наполеона на острове Св. Елены и о могиле Кутузова в Казанском соборе. Что же касается могил казнённых Кочубея и Искры, то по этому поводу придётся ещё раз вспомнить, что Пушкин систематически ставил Николаю I в пример его великого прадеда Петра I. Каждый читатель может с лёгкостью вспомнить: «Во всем будь пращуру подобен» («Стансы», 1826). И вот что мы читаем в пушкинском примечании к «Полтаве»: «Обезглавленные тела Искры и Кочубея были отданы родственникам и похоронены в Киевской лавре; над их гробом высечена следующая надпись:
„Року 1708, месяца июля 15 дня, посечены средь обозу войскового, за Белою Церковию на Борщаговце и Ковшевом, благородный Василий Кочубей, судия генеральный; Иоанн Искра, полковник полтавский. Привезены же тела их июля 17 в Киев и того ж дня в обители святой Печерской на сем месте погребены“» (V, 67).
Этим Пушкин несомненно горько попрекает Николая I, который не только не вернул родным тела казнённых декабристов, но велел закопать их на каком-то пустыре.
А там, то есть в «Полтаве»:
(V, 64)
И это в «Полтаве», черновики которой испещрены рисунками повешенных. Пушкин нарочно приводит точные данные, когда тела были возвращены родным, чтобы ещё раз напомнить царю, как в подобных случаях принято поступать: «Их мирно церковь приютила». И не только церковь как таковая, а центр православия и величайшая святыня России, чтобы поклониться которой сотни тысяч людей ежегодно проходили не одну сотню вёрст. Напоминаю, что Пушкин говорит о телах только что казнённых государственных преступников[477].
И это пишет поэт, который через два года и, кстати сказать, просто рядом с отрывком «Когда порой воспоминанье…» утвердит культ могил в словах величавых и, как всегда у этого автора, не подлежащих отмене:
В год Полтавской победы России (1709) король Датский Фредерик IV отправил к Петру I в качестве своего посланника морского командора Датской службы Юста Юля. Отважный моряк, умный дипломат, вице-адмирал Юст Юль оставил замечательные дневниковые записи своего пребывания в России. Это — тщательные записки современника, участника событий. Наблюдательность, заинтересованность в деталях жизни русского народа, внимание к подробностям быта, в особенности к ритуалам светским и церковным, техническим, экономическим, отличает записки датчанина.
«Время идет не совсем так, как думаешь» — так начинается повествование шведской писательницы и журналистки, лауреата Августовской премии за лучший нон-фикшн (2011) и премии им. Рышарда Капущинского за лучший литературный репортаж (2013) Элисабет Осбринк. В своей биографии 1947 года, — года, в который началось восстановление послевоенной Европы, колонии получили независимость, а женщины эмансипировались, были также заложены основы холодной войны и взведены мины медленного действия на Ближнем востоке, — Осбринк перемежает цитаты из прессы и опубликованных источников, устные воспоминания и интервью с мастерски выстроенной лирической речью рассказчика, то беспристрастного наблюдателя, то участливого собеседника.
«Родина!.. Пожалуй, самое трудное в минувшей войне выпало на долю твоих матерей». Эти слова Зинаиды Трофимовны Главан в самой полной мере относятся к ней самой, отдавшей обоих своих сыновей за освобождение Родины. Книга рассказывает о детстве и юности Бориса Главана, о делах и гибели молодогвардейцев — так, как они сохранились в памяти матери.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Поразительный по откровенности дневник нидерландского врача-геронтолога, философа и писателя Берта Кейзера, прослеживающий последний этап жизни пациентов дома милосердия, объединяющего клинику, дом престарелых и хоспис. Пронзительный реализм превращает читателя в соучастника всего, что происходит с персонажами книги. Судьбы людей складываются в мозаику ярких, глубоких художественных образов. Книга всесторонне и убедительно раскрывает физический и духовный подвиг врача, не оставляющего людей наедине со страданием; его самоотверженность в душевной поддержке неизлечимо больных, выбирающих порой добровольный уход из жизни (в Нидерландах легализована эвтаназия)
У меня ведь нет иллюзий, что мои слова и мой пройденный путь вдохновят кого-то. И всё же мне хочется рассказать о том, что было… Что не сбылось, то стало самостоятельной историей, напитанной фантазиями, желаниями, ожиданиями. Иногда такие истории важнее случившегося, ведь то, что случилось, уже никогда не изменится, а несбывшееся останется навсегда живым организмом в нематериальном мире. Несбывшееся живёт и в памяти, и в мечтах, и в каких-то иных сферах, коим нет определения.