Прометей, том 10 - [198]
Большой интерес представляет утверждение одного из участников съёмки, X. X. Ховена, что «все офицеры свиты, его императорского величества по Квартирмейстерской части главного штаба 2-й армии, будучи замешаны в заговоре против правительства, были отправлены в С.-Петербургскую уголовную комиссию, а топографы под руководством Ховена проводили безостановочно все съёмки и занятия отсутствующих офицеров»[948].
В этом-то кругу просвещённых и свободолюбивых офицеров Пушкин встретился с Фантоном де Веррайоном, более других, как мы увидим, заинтересовавшим поэта.
Именно о нём, единственном из офицеров генерального штаба, с которыми общался Пушкин в Кишинёве, думал он впоследствии рассказать в своих «Записках». Вот план этого ненаписанного произведения, как он сложился осенью 1833 года в Болдине:
«Кишинёв — Приезд мой из Кавказа и Крыму — Орлов — Ипсиланти — Каменка — Фант<он> — Греч<еская> революция > — Липр<анди> — 12 год — mort de sa femme — le rénégat — Паша Арзрузмской» (XII, 310).
Мысль о том, что в сокращении «Фант» нужно иметь в виду не «Бахчисарайский фонтан», а Фантона де Веррайона, была высказана несколько лет назад в печати[949]. Чем мог привлечь поэта юный офицер, чем отличался он от своих сверстников?
Судя по тому, что Фантон де Веррайон[950] назван Пушкиным среди имён Орлова, Ипсиланти и обитателей Каменки, по-видимому, и он принадлежал к этому кругу деятельных и мыслящих передовых людей.
Фантон де Веррайон — старинный французский род. Родные Михаила Львовича эмигрировали в Россию во время революции 1789 года. Муравьёвское училище для колонновожатых он окончил в 1821 году.
«…Приехал Фонтон, которого не видал я уже с год, — записывает 18 июня 1822 года в свой кишинёвский дневник прапорщик Лугинин. — Очень обрадовался и почти целое утро провели в опросах и расспросах. <…> С Фонтоном были мы у полковника <Корниловича>, который его любит. <…> В Фонтоне нашёл я перемену. Он вырос, сперва быв колонновожатым, был он шалун, а теперь с офицер<ства> сделался тих. В Кишинёв приезжал он, чтобы посоветоваться об грудной болезни, полученной от съёмки. Он уже много знает по-молдавански. Следуя примеру его, купил я грамматику и буду учиться… После обеда он пошёл к доктору, а я, написав журнал, отправился в сад, где нашёл и Фонтона. Было ветрено, играла музыка. Ходили, разговаривали, смеялись часу до 9-го, в который пошёл я к Симфераки. Сбирались к Стамати, но М. Стамо, Марифи и М-е Стамо не было, Метлеркампфа также. Пушкин, Катаржи и я пошли, потанцевали не более 2 часов только мазурку и вальсы, после чего я распрощался со всеми, ибо еду завтра — танцевали мы под фортепиано. Катаржи едет нынче же в Бендеры. Пришед домой, я с час ещё читал с Фонтоном комедию „Не любо; не слушай“ вслух»[951].
Интерес Фантона де Веррайона к литературе и молдавскому языку не мог не сблизить его с Пушкиным. Сам поэт записывал молдавские песни и сказания. Позднее Фантон считался знатоком истории и культуры Молдавии. В 1836 году его обстоятельные статьи о Бессарабии были напечатаны в «Энциклопедическом лексиконе» А. Плюшара, и Пушкин, вероятно, с ними ознакомился. Современники отмечали остроумие Фантона, его любовь к каламбурам, что также могло нравиться Пушкину.
По собственному признанию, Пушкин сжёг после декабрьского восстания свои «Записки», в которых говорил «о людях, которые после сделались историческими лицами, с откровенностью дружбы или короткого знакомства» (XII, 310). Среди них мог быть и М. Л. Фантон де Веррайон. И в 1833 году, как мы говорили выше, Пушкин думал о нём писать в своих «Записках».
После отъезда Пушкина из Кишинёва Фантон де Веррайон продолжал служить во 2-й армии, отличился в русско-турецкой кампании 1828—1829 годов, выполнял различные поручения генерала П. Д. Киселёва в Бухаресте. Румынский исследователь Г. Безвикони придаёт большое значение роли Фантона де Веррайона в развитии румыно-русских культурных отношений[952].
В середине 30-х годов Фантон служил в Петербурге начальником отделения департамента генерального штаба, ведающего военно-историческими, топографическими и статистическими работами. Он мог бы встретиться с Пушкиным 16 марта 1834 года на учредительном собрании «Энциклопедического лексикона» Плюшара.
В 1840-х годах, находясь в бессрочном отпуске, Фантон состоял рославльским предводителем дворянства и решительно высказал своё мнение Николаю I во время приёма депутатов смоленского дворянства 17 мая 1847 года.
По словам В. Г. Белинского (с большой точностью описавшего аудиенцию в письме к П. В. Анненкову от 1—10 декабря 1847 года из Петербурга), через несколько времени по возвращении депутатов в их губернию министр внутренних дел В. А. Перовский получил от смоленского губернатора Ф. Н. Шкляревича донесение, что «двое из дворян смущают губернию, распространяя гибельные либеральные мысли»[953]. Одним из этих двух дворян, на которых должна была обратить внимание полиция, был Фантон де Веррайон[954].
Сохранилось письмо Фантона, написанное незадолго до реформы 1861 года. Оно отличается смелостью суждений и трезвостью оценок: «Крестьянин должен быть освобождён в такой степени, чтобы и труд его был совершенно свободный. Для сего крестьянин должен был поставлен в безусловную независимость от землевладельца. Крестьянин не должен быть безземельным… Если вопрос, возбуждённый в целой России, будет вновь отложен без окончательного решения или устроен только в половину, т. е. полумерами для избежания резкого перехода, то это неминуемо повлечёт за собой печальные последствия, которых размер и предел угадать нельзя» (письмо к рославльскому предводителю дворянства Е. Ф. Мицкому от 7 апреля 1858 года)
