Проклятие Раффы - [30]

…Парни не заставили себя долго упрашивать и успокоились только тогда, когда безвольное тело Виара перестало реагировать на удары.

— Хватит! — Выкинул вверх руку кто-то из них. — Не хватало здесь ещё полиции… — И, припав ухом к груди Виара, прислушался. — Дышит, — вскоре услышали все. — Оставить его тут или отнести в комнату? — И вдруг оказалось, что никто не захотел спать с Виаром под одной крышей. Его одеяло и циновку вынесли во двор и устроили ему постель там, где он лежал. Туда же принесли и бутыль с остатками муската. Убедившись, что он ещё жив, парни разошлись по комнатам. С этих пор вход Виару в эти комнаты был закрыт. Ему не открывали двери, а если он входил, воспользовавшись тем, что двери были открыты — все тут же, не сговариваясь, покидали комнату, оставив его одного. Его не окликали, на его вопросы не отвечали — словом, все вели себя так, как будто его вовсе не существовало. Он для всех стал пустым местом. Но — он так и не понял тогда, почему все к нему так отнеслись.

— Зависть… Чёрная зависть… Я просто выиграл спор, сделав то, что не смог сделать никто из них — они мне и позавидовали… Скоты… Презренные свиньи… — Жаловался он древней старухе Наине, у которой ему удалось снять угол. Бабка согласно кивала, думая о чём-то своём.

— Хочешь им отомстить? — Однажды спросила она.

— Кому? — Не понял Виар.

— Своим обидчикам… — Ухмыльнулась Наина.

— Конечно! — Загорелся тот и долго с интересом выслушивал варианты мести, перечисляемые старухой. Наконец до него дошло, почему никто в Бельсье не любил старуху: похоже, она поколдовывала… При этом действия её отнюдь не походили на действия мага или чародея, в совершенстве владеющего своим мастерством и способного вызывать в мире нужные ему изменения — все её потуги напоминали, скорее, шаманство дремучей деревенской колдуньи, которая что-то слышала от своей бабки или соседки, что-то умеет и сама — да только толком не знает, что; и при этом уповается самой возможностью делать людям мелкие и крупные пакости, будучи даже неспособной заранее предположить, что же именно потом получится из её "колдовства"…

— Ты — сильный. Я это чувствую. — Говорила, меж тем, старуха. — Ты можешь — лишь только немного поднапрягись — вызывать в людях страх, ненависть, любовь, безразличие… Обычно люди называют это гипнозом, но это не так: ты слишком слаб, чтобы заставить человека средней силы поступать по твоему хотению… Но поссорить двух мирно беседующих друзей или заставить кого-то потерять вкус к жизни… или само желание жить — это тебе по зубам… А если он, потеряв вкус к жизни… пойдёт и повесится, — дико захохотала старуха, — так это его проблемы, а не твои: ты-то уж тут при чём? — И Виар понемногу воспрянул духом, ожил надеждой отомстить всем, кто "так нехорошо" обошёлся с ним, и, упиваясь мечтой о тайной власти, с этого дня начал, по совету старухи, всячески тренировать и развивать свои способности.

…В школе стали происходить чудеса: то смиренный и тихий монах, читавший им богословие, вдруг начинал орать на того или иного ученика; то закадычные друзья вдруг в гневе рвали свою дружбу и становились заклятейшими врагами, не в силах объяснить окружающим, какая кошка меж ними пробежала; то вечно жизнерадостный балагур Квики — любимец всей школы и желанный гость на любом празднестве — вдруг начинал зевать, грустить, сетовать на то, что жизнь не удалась — и, в итоге, его находили повесившимся в собственной комнате… То вдруг на вечеринке толпа ребят начинала бить девчат, в негодовании таская их по полу за волосы — всех "чудес" не перечесть. Но было у всех этих происшествий и нечто общее: во-первых, полная неспособность участников впоследствии что-либо понять или объяснить; а во-вторых — всё это неизменно сопровождала довольная и, казалось, удовлетворённая событиями физиономия Виара.

…Наина была довольна: она давно хотела иметь такого деятельного и способного ученика… Одна беда: тот не хотел быть затворником, не хотел учиться колдовству — даже в её, примитивном, понимании — он просто хотел сделать иногда то, что ему было нужно, но совершенно не хотел запасать познания впрок. Даже ей, дремучей деревенской колдунье, это было не по душе…

— Пойми, Виар… — говорила она, — я ведь когда-нибудь умру… Это не будет слишком скоро, — старуха осклабилась, — я знаю несколько способов украсть остаток чужой жизни, чтобы добавить кое-что к своей… Но — всё равно это не может быть вечно. Что же ты будешь делать тогда — сам, оставшись без моих советов?

— Ох, бабка… Придумаю что-нибудь… — Неизменно отмахивался Виар. И уповался достигнутой теперь способностью вызывать повышенное внимание к себе женщин. Нельзя сказать, что он был безобразен — скорее, даже в чём-то красив: чёрные, как смоль, волосы, ниспадающие на плечи, смуглая кожа, крепкая шея с опоясывающим её шрамом в виде следа от петли создавали образ загадочного и бывалого юноши. Этот образ вызывал у девушек, увидевших его впервые, естественное желание узнать этого человека поближе. Он уже привык к женскому вниманию. Но он хотел, чтобы его любили они все и самозабвенно — и сознательно вызывал у них повышенный интерес к себе. Он учёл старые ошибки и теперь шёл к цели не спеша, терпеливо ожидая, когда очередная жертва попадётся в расставленные им сети. И жертвы теперь не выли на всю улицу, проклиная тот день и час, когда судьба свела их с Виаром — они теперь молча ревели по ночам в подушку, проклиная свою глупость, наивность и доверчивость. Некоторые, озлившись на него и желая отомстить, ходили к колдунье — но на всё Бельсье колдунья была одна, и Наина лишь сварливо журила своего ученика за такую неосторожность: