Проклятие императорского дома - [23]

— Никто не сомневается, что меня могут звать Феличити, — она пожала плечами, — разве не всех такитанок так зовут? Я думала, всех.

— Удивительное невежество.

— Если так и будешь меня оскорблять, хотя бы заплати за мое пиво… Я никогда не видела настоящей такитанки, никогда. Откуда мне знать, какие у них имена?

— Как же ты могла их не видеть?

— А может, и видела, — она пожала плечами, — может, и видела. Может, и вру. Может, я отлично знаю, что не бывает на свете такитанок по имени Феличити, может, я все жду, когда сюда зайдет настоящая такитанка и пронзит меня кинжалом в самое сердце за мое самозванство. За мой парик, за мой грим, за мой говор. Пронзит — и все. И больше можно не играть никогда.

— Четвертая кружка?

— Пятая. — улыбнулась она, — так чего тебе надобно?

— Тебя обыскались.

— И пусть ищут, пусть. Дай не посидеть спокойно, дай посидеть, чтобы никто мня не сверлил в спину жадными глазами. Чтобы никто не записывал: поздоровалась с режиссером за руки, не иначе, как они любовники. Доложить лично императору! Режиссеру — голову с плеч!

Она опустила кружку на стол, чуть не пролив при этом пиво.

— С плеч! — повторила она, — Раз — и все. И ему больше не надо режиссировать. Не надо меня терпеть. Знаешь, что я в гримерке слышала? Голосок-то у меня дрянь, но мужика я видать отхватила высший сорт, раз он мне роль Феличити оплачивает. Хотела им лохмы повырывать, но ведь они правы, стервы, выше сортом мужиков просто не бывает. Есть чему завидовать, есть…

— Давай ты допьешь кружку и мы потихоньку…

— А ты-то! Ты-то! Я-то кто? Актрисулька, маленькая, глупая актрисулька. А ты великий маг. Ты можешь руками пфу-у-у! — и она развела руками, чуть не сбив со стола тарелку, — пфу-у-у! И нет Ганаи. А ты вместо этого любовниц по квартирам растаскиваешь. Ну что это такое? Ну разве это рационально? — она склонила голову на бок, вгляделась в его ненастоящее лицо, — Это работа младшего помощника старшего секретаря, а не великого придворного мага… Неужели это не унизительно, в конце концов?

Она пыталась разобрать хоть что-нибудь, хоть намек на уязвленность, на неловкость в его фальшивом лице, но добилась лишь того, что заметила, где у него чуть заметно просвечивает настоящая кожа: тень под глазами накладывалась на иллюзию и получалось что-то вроде не мешка даже, ощущения, что там должны были бы быть мешки под глазами, или хотя бы тени, предчувствие какой-то болезненности, что ли.

Чем дольше она в него всматривалась, тем меньше он был похож на человека. Иллюзия его была хороша, даже слишком хороша, и вот в этом-то и была проблема: он забывал о том, что люди не бывают симметричны, не бывают идеальны.

Он пугал ее, каждый раз пугал. Она поспешно глотала пиво, но алкоголь всего лишь мешал фокусировать взгляд, и лицо его плыло, размазывалось подгорелым блином, казалось — еще кружка, и она может заглянуть и за эту иллюзию человеческого лица, и за ту, которую он носит под ней и выдает за лицо настоящее.

Заглянуть — и увидеть чудовище из старых сказок. Чудовище этой земли; почему-то никогда-никогда ей не казалось, что он мог прийти из Прорыва…

— Скажи честно, ты вроде джинна? — лукаво спросила она, — У Юсира есть кольцо, и в кольце этом — твоя смерть?

Лицо его ничего не выражало. И глаза были мертвые. Интересно, у нее глаза тоже мертвые?

— Тебе хватит пить, — сказал он мягко, — женщине вообще не стоит столько пить. Женщины быстрее привыкают к алкоголю.

— Или ты человек, но так хочешь власти, что готов лизать пятки, надеясь, что тебе перепадет немного с императорских щедрот? Ты лучший из магов, все Башни склоняются перед тобой, но ходят слухи… — она откинулась на широкую спинку стула, вытянула ноги, расправила широкие такитанские юбки, в которых так вольно дышалось после столь любимых Юсиром узких анташисских шелковых платьев, обнимавших тело крепче корсета.

— Слухи? — спросил он будто бы из вежливости, будто бы лишь подыгрывая ее пьяному бреду; но он был плохой актер.

Она улыбнулась.

— Слухи. Говорят, ты хорош лишь тем, что у тебя резерв большой. Говорят, ты так боишься истинного магического искусства, что все его запретил. Вместо того, чтобы играть пьесы, маги, как дети, колотят палочками по треугольникам и вертят трещотки. У тебя, в твоих Башнях — самые глухие и самые мощные маги на свете, они громче всех колотят ложками по столу, и называют это музыкой… магией. Вот, что говорят о тебе, когда я задаю вопрос, почему же придворный маг Его Величества Императора забирает из таверн спивающихся любовниц Его Величества Императора… Врут ли? Но как красиво врут, я почти верю: и правда, на что еще сгодится глухой маг?

— Разве ты не восхищалась в начале вечера моей способностью стереть Ганаи с лица земли?

— Я много чем восхищаюсь в мужчинах. — она запрокинула голову, сощурила глаза на свет, — если бы я всегда восхищалась мужчинами соразмерно их способностям, я бы спивалась не здесь, а где-нибудь на окраине Империи, бормотухой от местной бабки. Делила бы ее с грустным клоуном из маленькой бродячей труппы.

Она представила себе вдруг этого клоуна: стареющего человека, вот он забыл смыть грим, или, может, скоро ему выходить и выполнять его коронную пантомиму. Когда-то он считал, что не опустится до того, чтобы пить перед тем, как изображать пьяного, но больше он не служит в столичном цирке… Пересохшие белила идут трещинками у уголков подвижного рта, у уголков глаз, на висках…