Проклятие императорского дома - [24]

Она перевела взгляд на мага, замершего перед ней в неловкой, закрытой позе человека, который даже в таверне не может расслабиться, и все выполняет какие-то долги, какие-то долги раздает.

— Впрочем, — сказала она, — есть ли разница, с кем пить? Может, тот клоун был бы со мною честнее. Может, лучше было бы пить с клоуном.

— Вам стоит прекратить пить вообще, — сказал маг тихо, — он… выражал обеспокоенность.

— Оставит ли он меня в покое, если я прекращу?

— Он не позволит алкоголичке видеться с дочерью.

— Он и актриске не позволяет видеться с дочерью. Я вынуждена играть перед ней потомственную аристократку. Разве принцессу может родить дочка зеленщика из Калингае, что у южной границы Империи, не путайте с деревушкой Калингае у горы Хамат? Ну что ты, семя Императора превращает женщину, в которой всходит, в потомственную баронессу, и изнутри, и снаружи. Я пью пиво, но все думаю, что мне пристало бы упиваться вином. Украдкой. Для здоровья, от нервов, бокальчик утром, бокальчик вечером, пару бокальчиков, пока пробуешь новые вкусы сыра от своего любимого повара. Какой может быть сыр без вина? Я пью пиво из чувства ребяческого противоречия. Он предпочел бы, чтобы я пила вино?

— Вам стоит прекратить пить вообще, — повторил маг.

— Может, мне лучше и не видеться с дочерью, — сказала она, роняя голову на скрещенные руки. Прядь волос упала в пиво, и она суматошно смахнула ее назад: не забыть отмыть, а то завтра парик будет не расчесать… — Может… — она осеклась.

Нет, уж кому-кому, а магу она никогда не скажет. Никогда не скажет, что точно так же, как она играет на коротких встречах с дочерью потомственную аристократку, так же и Амела разыгрывает девочку, разлученную с матерью. Разыгрывает любовь, детскую и чистую. С каждым разом играет все лучше: она быстро учится.

А она, Юнна, подыгрывает ей. Она, Юнна, ее учит своему искусству. Как не учить? Девочка так жадно, так быстро схватывает.

Недавно она говорила с подругой в театре, та взяла ученицу. Они час проболтали про учениц, про то, как лучше преподать им то или иное, а потом Юнна вдруг поняла: она же говорит про свою дочь.

Она никогда не испытывала того острого материнского ликования, о котором говорили все остальные, этого восхищения крошечными пальчиками, упоения запахом младенческих волос, упоительного чувства, что привела в мир нового человечка. Может, потому что Амелу почти тотчас же отняли у нее, и она не успела толком познакомиться с той, кого привела в этот мир.

И теперь две незнакомки, которым положено было общаться, которые вынуждены были общаться, не сговариваясь, решили получить от этого общения хоть какую-то пользу.

Она никогда не гордилась Амелой как дочерью, но она была ее лучшая ученица.

Может, это и неправильно.

— Я перестану, — сказала она. — Я перестану. Сегодня просто был тяжелый день.

— Что перестанете?

— И пить перестану, и болтать, — вздохнула Юнна, — прости мне мою слабость. Ты единственный человек, с которым я могу поболтать по душам. Какая разница, что я наговорила тебе сегодня? Ты можешь убить меня и тем, что я наговорила вчера, позавчера и пару лет назад. Ты не обижаешься, пока обида не дает тебе власти… Интересно, есть ли у тебя тот, кого ты ценишь, Риг?

Маг молчал.

— Ну скажи, скажи! — Юнна надулась, — Я всегда с тобой искренна, ты всегда видишь меня в самом жалком, самом гнусном виде, и даже не можешь подарить мне толику искренности в ответ?

— Пожалуй, мой ученик. — буркнул маг неохотно, — Мой ученик мне вроде сына.

— Я бы сказала — вроде внука, — хихикнула она, — к сыновьям относятся иначе… Но любовь к ученику… Давай выпьем, у нас есть что-то общее!

— Пойдем, тебе определенно хватит.

— Глоточек, глоточек, видишь, мне принесли кружечку? Это я тебе взяла. Женщина платит за пиво, так хоть пригуби. За учеников!

Она с трудом приподняла тяжелую кружку, на дне которой плескались остатки — разве что на глоток. Он поспешно мазнул своей кружкой по ее, даже не стукнулись толком, едва пригубил.

— Идем.

— Торопишься. Ты боишься пить со мной, потому что боишься вдруг увидеть во мне человека?

— Просто алкоголь не лечит ран. Он как гангрена: притупляет боль. Но рана лишь гниет. Прошу тебя, Юнна, хватит пить. А то скоро всех денег дворца не хватит, чтобы удержать тебя на сцене…

— Я не хочу больше держаться на сцене, — Юнна подняла на него глаза, — Что тут непонятного? Я пустое чрево, я отработанный материал. Хватит меня удерживать. Отпустите меня.

— Я провожу тебя на квартиру.

Юнна увернулась от его рук, легко вскочила на стул, а потом и на стол.

— Если бы я только могла вернуть свою подругу, — затянула Юнна оглядывая зрительный зал, — я бы обрезала свои смоляные косы и протянула веревками через пропасть… Если бы я только могла спасти свою подругу… Я бы вытащила кишки свои, и связала бы лестницу в ад… Если бы я только я могла спасти свою подругу из мира мертвых… Но и сама мертва, и сижу в аду я…

У нее все еще сильный голос. На нее оборачивались, но не закидали костями, не стали протестующе шуметь: слушали бы и дальше, но она, к сожалению, была не одна.

Когда маг стаскивал ее со стола, она не отбивалась. Хотя, пожалуй, сейчас это была единственная сцена, на которой она хотела бы остаться.