Прогулки по берегам Рейна - [6]

В самом деле, выбор был не из легких: он должен был пасть на принца, который сумел бы примирить различные интересы Европы и удовлетворить чаяния народа, взявшего в привычку каждые пятнадцать лет, начиная со времен древних римлян и вплоть до наших дней, совершать революцию.

Министерство, вступив предварительно в переговоры с различными королевскими дворами Европы, пришло к решению обратиться к принцу Леопольду. В итоге к нему отправили четверых уполномоченных: графа Феликса де Мероде, г-на Вилена XIIII, Анри де Брукера и аббата де Фуре. Первая встреча имела место 22 апреля, и принц Леопольд начал ее такими словами:

«Все мое честолюбие состоит в том, чтобы делать счастливыми себе подобных; еще в юности я оказался вовлечен в такое множество запутанных и необычных ситуаций, что научился относиться к власти по-философски; я стремился к ней, дабы творить добро, причем добро непреходящее. И если бы вдруг не возникли определенные политические трудности, которые, видимо, препятствуют независимости Греции, я находился бы теперь в этой стране. Тем не менее я не скрываю от себя то, какими могут быть неудобства моего положения. Я знаю, как важно для Бельгии иметь правителя, тем более что от этого зависит спокойствие в Европе».

Начало этой речи, столь простое и краткое, было обещанием на будущее, а ее конец — залогом настоящего; таким образом, он сумел убедить почти всех — и королей, и народ, и в субботу 4 июня большинством в пятьдесят два голоса против сорока трех принц Леопольд был провозглашен королем бельгийцев: на сей раз Провидение действовало под маской необходимости.

В отличие от всех других царствующих теперь государей, принц Леопольд возвел в правило собственного поведения те первые обещания, какие он дал посланным к нему уполномоченным: он и в самом деле относится к власти по-философски и пытается творить непреходящее добро, при том, что всегда готов, если совершит ошибку, отказаться от королевского титула и вновь стать принцем.

Главное, бельгийский король прекрасно понимает, насколько малое реальное значение имеет сегодня земельная собственность и что огромное влияние на современные демократические правительства должен оказывать разум, независимо от того, в какой сфере он проявляет себя — в промышленном предпринимательстве или на поприще искусства; однако в течение примерно двух лет обстоятельства мешали воплощению его добрых намерений.

И в самом деле, в течение двух лет после революции не было ни продажи товаров в Голландию, ни их вывоза за границу. Тем не менее оба правительства понимали необходимость поддерживать торговлю и какое-то время закрывали глаза на контрабанду; наконец, в 1833 году король Вильгельм, подданные которого являются перевозчиками (да позволено мне будет употребить это слово), а не производителями, установил в Голландии пятипроцентную пошлину на ввозимый товар, и король Леопольд смог действенно и открыто встать на защиту индустрии, которая с этого момента начала бурно развиваться. Таким образом, например, Гент, этот бельгийский Манчестер, едва ли насчитывавший в 1829 году 800 looms[3], сегодня имеет их 5 000. Эти ткацкие станки представляют собой паровые машины, каждая из которых производит за неделю четыре штуки хлопчатого полотна длиной в 75 локтей. Пятилетний ребенок способен связывать нити на двух станках; так что такой ребенок и два таких станка втроем могут производить каждую неделю восемь штук хлопчатого полотна. В цехах Эмптина и Вортмана можно наблюдать следующее чудо: за один час, на глазах у посетителя, которому господа фабриканты хотят продемонстрировать свое предприятие, штука хлопчатого полотна, пришедшая в виде сырца, очищается, прядется, ткется, окрашивается, сушится, принимает готовый вид, складывается, и, если посетителя сопровождает дама, в течение следующего часа она может облачиться в платье, полностью изготовленное на ее глазах.

Что же касается железных дорог, которым в настоящее время Бельгия уделяет исключительное внимание, то нужно увидеть станцию Мехелен, являющуюся их центром, чтобы составить себе представление о своего рода лихорадке, овладевшей всем населением страны. Это напоминает массовое безумие, всеобщее умопомешательство; кажется, что всякий человек имеет дела исключительно вдали от того места, где он живет; тридцать, сорок составов прибывают ежедневно, выбрасывая на небольшое пространство тридцать или сорок тысяч человек, которые на мгновение заполняют его целиком, перемешиваются, расходятся, устремляясь к своим вагонам, и со скоростью ветра удаляются во все стороны, чтобы уступить место другим, которые в свою очередь исчезнут, теснимые теми, кто следует за ними, и так бесконечно, безостановочно, напоминая числом скопище душ, которое Данте наблюдал на берегах Ахеронта, удивляясь тому, скольких людей унесла смерть начиная с момента зарождения жизни.

Продолжая поддерживать властью и деньгами промышленное предпринимательство, король Леопольд не пренебрегает и развитием искусств. Вынужденный отказаться от национальной литературы, загубленной на корню незаконной перепечаткой книг в Брюсселе и оказавшейся фатальной даже для Бельгии, поскольку она постоянно противопоставляла произведениям, созданным четырехмиллионным народом, сочинения, которые были созданы всем человечеством и которые она продавала за бесценок, король стал поощрять исторические изыскания и школы живописи: барон Рейффенберг в Брюсселе, г-н Вуазен в Генте, г-н Дельпьер в Брюгге и г-н Полей в Льеже старательно рылись в неисчерпаемых и разнообразных залежах древних национальных хроник, и все они, в награду за свои первые публикации, получили посты, позволявшие им продолжать эти исследования. Рейффенберг и Вуазен — библиотекари: один в Брюсселе, другой в Генте; Дельпьер и Полей — хранители архивов: первый в Брюгге, второй в Льеже; они готовят для будущего историка Фландрии работу, схожую с той, которая, благодаря трудам Гизо, Огюстена Тьерри и Мишле, уже ожидает будущего историка Франции. Менее скованный в своих действиях в области живописи, король Бельгии сделал для этого вида искусства более всего, поскольку, несмотря на скудость своего цивильного листа, он за шесть лет приобрел более шестидесяти полотен. Под его влиянием возродилась и приобрела размах фламандская школа, так что салон 1836 года занял заметное место среди самых лучших брюссельских выставок.