Пробуждение - [15]

— Что с тобой происходит, отец? — раскричался он с порога. — Что это за безобразие?.. Люди над тобой смеются… Говорят, что ты усыновил Влаева… Это правда?

— Глупости!

— Никакие не глупости… Мне все известно…

Старик начал оправдываться. Но сын продолжал:

— Я тебе запрещаю пускать его в дом!.. Встречу его еще раз здесь — пристрелю… Так и знай!

И старик пообещал сыну не пускать больше Влаева, но тот продолжал приезжать в Сырнево, только старался не попадаться железнодорожнику на глаза. Они словно следили друг за другом: как только один уезжал из села, приезжал другой. А старик только беспомощно разводил руками, ему было неудобно прогнать нахала.

Влаев как всегда спокойно хозяйничал в доме Чукурлиева. Собрал все, что только можно было собрать в целлофановые мешки, засунул их под топчан и снова поднялся наверх, в «свою комнату»; сейчас там спал и писатель. Быстро юркнул под одеяло и накрылся с головой, чтобы не слышать храпа соседа. Метель улеглась. На оконных стеклах расцвели, переплетаясь и искрясь от лунного света, ледяные цветы.

Рано утром, еще до рассвета, Петринский проснулся от холода, потому что во сне сбросил с себя одеяла. Долго вертелся, пока их поправлял, а потом снова засунул голову под подушки и заснул. В это время Влаев встал, затопил погасшую печку и долго смотрел на кровать спящего. Кроме кучи одеял, ничего не было видно, лицо было закрыто.

А снаружи уже просыпались обитатели хозяйственного двора: квохтали индюшки и куры, хлопали крыльями петухи, удивляясь выпавшему ночью снегу, который покрыл и двор, и крыши домов. Из конуры подавала голос собака. Слышался и голос бай Стефана. В соседнем дворе, где жили Близнецы, кто-то рубил дрова. Со стороны реки доносилось мычание коров, их вели на водопой. Вставало солнце, переливаясь всеми оттенками от розового до лилово-красного. Лучи пронизывали замерзшие окна. Над заснеженными крышами вился дым.

Влаев долго мечтал, лежа в постели, представляя себе, как построит в Сырнево псарню. Потом заснул; когда он снова открыл глаза, Петринский уже проснулся, смотрел в потолок и курил свою первую утреннюю сигарету. Самое большое удовольствие ему доставляло курить в постели, обдумывать свои рассказы и романы и, как он выражался, бродить по звездам.

— С добрым утром! — прервал его мысли Влаев. — Как спали?

Петринский повернул голову — он совсем забыл о присутствии заготовителя, — и ему стало неприятно.

— Не замерзли? — продолжал любезно Влаев.

— Замерз. Что-то голова побаливает.

— Хотите аспирин? Западногерманский, «Байер»!

— Спасибо. Пройдет.

— Не надо было мешать напитки. Я никогда не смешиваю, принцип у меня такой.

Петринский загасил недокуренную сигарету о железную спинку кровати и укрылся по самую шею, чтобы согреться, да и не хотелось выслушивать спозаранку поучения. Влаев встал, подошел к окну и начал делать утреннюю гимнастику, разводя руки в стороны и приседая, он неуклюже поворачивался, но каким-то чудом сохранял равновесие. Потом заготовитель принялся за массаж живота, похлопывая ладонями и пощипывая жировые складки. Завершил он зарядку бегом на месте, стараясь доставать пятками пониже спины.

— Зимой всегда прибавляю в весе, — сказал он, массажируя виски, — но в марте берусь за кросс.

Петринский снова закурил. Влаев быстро натянул брюки и убежал в кухню, чтобы не дышать табачным дымом.

Что происходило в кухне, Петринский не знал, но вдруг до него донесся шум и женский голос:

— А температура есть?

— Не знаю, — отвечал Влаев, — у меня нет градусника.

— Я принесу из амбулатории.

Услыхав этот голос, Петринский вскочил и первым делом взялся за электробритву. Пока он брился и приводил в порядок бакенбарды, Влаев поднялся наверх и сообщил ему, что санитарка пошла в амбулаторию за градусником.

Вся компания, за исключением Близнецов, была подвергнута медицинскому осмотру. Была измерена не только температура, но и давление. Оказалось, что все здоровы, но несмотря на это сотрудница медицинского учреждения заставила их принять по таблетке аспирина и выпить по стакану капустного рассола.

Доставая из-под кушетки свои целлофановые пакеты, Влаев не преминул вспомнить последнее постановление Совета Министров об экономии сырья, почти назубок цитируя соответствующие статьи.

— Государство не может разбазаривать и транжирить народное добро, — резюмировал он, торопливо завязывая мешки, чтобы отнести их в свой пикап, занесенный выпавшим ночью снегом.

— Экономия! — кричал Влаев. — По всем линиям — экономия!

Выкрикивая лозунги, он уже протискивался в дверь вместе с мешками, как вдруг отпрянул назад. Мешки выпали у него из рук. В дверях стояли двое незнакомцев. Изо рта у них шел густой пар, брови покрыты инеем, под бараньими папахами мигают глаза. Один из них был в очках.

— Товарищ Чукурлиев?

— Нет, я Влаев!

— Влаев? — переглянулись незнакомцы.

— Да.

— Впрочем, вы-то нам и нужны!

Влаев отступил еще на шаг назад и споткнулся о мешки. Несколько обглоданных костей покатилось по полу, но никто на них даже не взглянул. Все смотрели на незнакомцев.

7

…Почему пришли его арестовывать, мы так и не поняли, — писал позднее в дневнике Петринский. — Ясно было только то, что он очень испугался, потому что забыл целлофановые мешки с объедками. Незнакомцы зажали его с двух сторон и повели к газику, на котором приехали. В это время бай Стефан вспомнил о мешках, но газик уже пробивался по снегу, оставляя за собой синий дымок. Я вопросительно посмотрел на бай Стефана, но он не ответил, только с досадой махнул рукой. А Марийка многозначительно усмехнулась, говоря: «Ему не впервой!» Бай Стефан цыкнул на нее, чтобы помолчала, если не знает. Потом послал отнести мешки во двор. Марийка послушалась, но когда вернулась, снова заговорила о Влаеве. Бросила в меня снежком и попала в голову. Я почувствовал это как аллегорию. Смутился и озадаченно взглянул на нее, а она показала мне язык и побежала прямо по сугробам к амбулатории, размахивая медицинской сумкой…