Про Кешу, рядового Князя - [47]

— Куда вы так гоните? — спокойно спрашивает ротный. — Я еще жить хочу.

Опомнившись, Кеша сбрасывает газ. Странно, однако, получается. Кеша сколько раз сам себя называл трусом, клеймил последними словами — и ничего. А капитан назвал, и сделалось до боли обидно. Должно быть, это потому, что Кеша никогда не казнил себя всерьез, а больше жалеючи, со скидкой, с этакой рисовкой перед самим собой.

По этой самой дороге он вчера вез Лобанова, который его даже сержантом называл. Наверно, был уверен, что такие парни, как Кеша, долго в рядовых не задерживаются. А он не сержант, а трус, можно сказать, кандидат в предатели.

— Как же вы теперь вместе с Калинкиным будете служить?

— Вместе теперь нельзя, — вздыхает Князь. — Придется мне в роту охраны перейти.

— Шутник вы, однако, — усмехается капитан. — В армии летунов нет… Хорошо. Положим, перешли, а там вы такое же отмочили. Тогда что, в другой военный округ?

— Такого больше не будет.

— Это другое дело… Мне у командного пункта выходить… Вот мой совет: расскажите все Калинкину и беритесь, наконец, за ум, хватит в дурачках ходить. Зачем вы себя унижаете?

Заправщик останавливается у командного пункта, из кабины выходит ротный. Машина трогается и тут же тормозит.

— Товарищ капитан, отмените, пожалуйста, увольнительную. Мне не надо.

— Вон вы о чем, — усмехается Максимов. — Беретесь за ум, не сходя с места.

Ну и взгляд у него! Мог бы слова не тратить, взгляд сам говорит. Дескать, я твою скрытую тактику наперед знаю. «Отмените, пожалуйста», чтобы, значит, не отменили.

— Так уж и быть, не отменю, — усмехается капитан. — Но пойдете вместе с Калинкиным.

44.

На аэродроме — привычное напряжение. Кешин заправщик перекачивает топливо в самолетные баки. Князь то и дело поглядывает в сторону машины Калинкина. Неуловимый Калинкин — никак Кеша не может застать его на стоянке: полеты проходят в высоком темпе, и машины не стоят на месте. Только Кеша направится к стоянке, а Калинкина уже вызывают к самолету. Потом и Кеше надо ехать на ГСМ.

Наконец обе машины бок о бок оказываются на стоянке. Не зная, с чего начать, Кеша выходит из машины и осматривает работу Калинкина. Неплохо выправил, не радиатор, а прямо произведение искусства. Осталось только подкрасить.

Как назло, начинают прогазовывать сразу несколько истребителей. Даже собственного голоса не слышно.

Калинкин улыбается из машины — доволен. Можно подумать, что если бы ему еще раз помяли радиатор, он был бы счастлив снова блеснуть мастерством.

Виновато улыбаясь, Князь что-то кричит Калинкину и тычет сначала себе в грудь, а потом показывает на радиатор: я, мол, разукрасил. Калинкин перестает улыбаться и выскакивает из кабины. Вид у него настолько свирепый, что Кеша отбегает на безопасное расстояние. Стоит такой рев, что бесполезно объясняться словами. Поэтому Кеша умоляюще складывает на груди руки и обезоруживающе улыбается. На Калинкина это слабо действует. Он швыряет в Кешу галькой, орет что-то. Сквозь рев турбин едва пробиваются неуважительные слова. Но вскоре злость в нем выкипает. Он еще размахивает кулаками, однако от телесных наказаний воздерживается. Да и то, бурная злость неопасна, опасна тихая, тлеющая до поры. Вот Калинкин и вовсе остыл, только вяло поругивает Князя.

Через минуту они уже сидят на подножке машины, и Кеша о чем-то рассказывает Калинкину. Буря миновала. Смолкает и рев турбин. Слышны голоса.

— Правильно он тебя трусом окрестил, — говорит Калинкин. — Трус ты и есть.

— Но я ж сознался, никто меня за язык не тянул.

— Дорога́ ложка к обеду. Зря он увольнительную не отменил.

— Он же не зверь. Говорит, с Калинкиным пойдешь.

— Со мной?! На фига ты мне сдался!

— Да ладно, Калинка-малинка, чего ты все хвост пушишь. Все будет в ажуре!

— Здорово, сержант! — слышит Кеша.

Мимо стоянки машин идет знакомый летчик.

— Здравия желаю, товарищ старший лейтенант!

Лобанов явно обрадовался Кеше. Он трясет его руку так долго, словно это не рука, а заводное устройство, и Кеша после завода должен запрыгать по аэродрому, как кузнечик.

— Отметили тебя за вчерашнюю поездку? Я вашему Максимову рассказал, что это за поездка была.

— Отметили, товарищ старший лейтенант. Даже увольнительной наградили.

— Правильно наградили. Максимов о тебе неплохо отзывался.

— Обо мне?! — хлопает глазами Кеша.

— Ну да. А что тут странного?

— Не мог он, вроде…

— Давай не скромничай! — смеется Лобанов. — Он, правда, говорил, что ты еще не проявил себя как следует, но все идет к тому. Видишь, он и не захваливал.

В глазах Лобанова — веселые искорки, и невозможно понять, серьезно он или шутит. Может, это он так воспитывает Кешу? Неужели ротный не рассказал ему, какой Кеша есть прохвост?

— Только я, товарищ старший лейтенант, не сержант вовсе, — со вздохом говорит Князь. — И никогда им не буду.

Глазами Лобанов прямо хохочет. Знал ведь, хитрец! И все остальное наверняка знает.

— Ну, насчет того, что никогда не будешь, это ты зря, — говорит он. — Из таких-то и получаются настоящие сержанты, я уж знаю. А чего ты невеселый? Вчера, помнится, песни пел.

— История одна получилась, — нехотя отвечает Кеша. Лобанов смотрит на него с таким участием, что Князь не удерживается от вопроса: — Как вы думаете, если человек вовремя в чем-то не сознался, а потом все-таки сознался… ну, с опозданием, то он все равно трус?