1
— Зуб, яблок хошь?
— Давай.
— Ишь ты, давай! Слазим в сад, будут яблоки.
— Я не полезу. У меня последнее предупреждение.
Мокрогубый Санька Крутько криворото ухмыльнулся:
— Ну, Зуб, не думал, что ты слабак!
— Говорю тебе, еще одно замечание, и меня выпрут из училища.
— Не выпрут — в саду сторожа нет.
— Кто сказал?
Санька воровато огляделся и понизил голос:
— Штукатуры лазили, антоновки полные наволочки приволокли. Весь сад, говорят, обошли, сторожа нигде нет. А ты — предупреждение, предупреждение… Полезли!
Зуб думал. Ему никогда не везло в таком деле, и он об этом помнил.
— Там и сторожить-то уже нечего, — напирал Санька, — Антоновка кое-где осталась, и все.
Зуб — крутоплечий хмурый парнишка — вообще был человеком невезучим. По крайней мере он сам так считал. В двухгодичном Луковском строительном училище он висел, что называется, на волоске. После того, как две недели назад — в первые же после летних каникул дни — он прямо в столовке расквасил нос старосте группы штукатуров, волосок стал совсем тоненьким.
Подскочивший к месту происшествия мастер Ноль Нолич схватил Зуба за руку и облегченно сказал:
— Ну вот и все, голубь сизый, отмучились мы. Не дав Зубу пообедать, маленький шустрый мастер поволок его к директору. С каждым шагом настроение Ноль Нолича словно бы улучшалось. Подходя к административному зданию, он даже замурлыкал себе под нос. С него хватит этого угрюмого и совершенно неуправляемого Зубарева. Давно ведь всем говорил, что его место не в училище, а в исправительной колонии, и он — Ноль Нолич — не виноват, что его не слушали. Развелось, понимаешь, либералов…
Велев Зубу ждать, мастер юркнул в кабинет директора. Выйдя оттуда через минуту, он смерил драчуна совсем уж повеселевшим взглядом.
— Память о тебе, голубь сизый, навсегда сохранится в наших сердцах, — сказал он притворно-скорбным голосом, потому что обожал красивые выражения. — Покорнейше прошу.
И он широким жестом указал на директорскую дверь.
Директор училища страдал ожирением и одышкой. От этого он всегда был какой-то влажный, словно его постоянно держали над паром. В тот раз он даже воспитывать не стал Зуба, хотя любил это делать до страсти. Он подошел к остановившемуся у двери парнишке, зачем-то взял его за шиворот гимнастерки и не разжимал руки, пока не кончил говорить.
— Зубарев, — тяжело дыша, сказал он немного дрожащим голосом. — Пойми наконец своей глупой головой, Зубарев: ты на волоске. Можешь ты это понять или нет? — И он слегка встряхнул его. — Понял ты меня?
По всему видно, что терпение директора тоже висело на волоске. Зуб ясно чувствовал это, но все равно заоправдывался;
— Он хлеб с наших столов…
— Молчать! — взвизгнул директор и заколыхался, задышал со свистом. От его виска потянулась струйка пота. — Ты понял, я тебя спрашиваю? Отвечай! — И он сильнее тряхнул драчуна.
Казалось, директор не выдержит — задохнется. Чтобы этой беды не случилось, Зуб поспешно, хоть и с упрямой ноткой, отвечал:
— Ну, понял.
— Без «ну»!
— Понял.
Директор разжал пухлую пятерню и неожиданно тихим, страдальческим голосом произнес:
— Вон отсюда, Зубарев. Вон, пожалуйста.
Зуб вышел на огромный двор, окруженный одноэтажными общежитиями и учебными зданиями щитовой постройки. Его окликнул Ноль Нолич:
— Ну-ка, ну-ка, голубь сизый!
Подойдя вплотную, мастер посверлил его своими ехидными колючками.
— Так, так, — протянул он, по привычке то и дело поднимаясь на носки. — Судя по тому, как ты быстро выпорхнул, голубь, я действительно отмучился. Пожалей своего мастера, Зубарев, скажи, что тебя того…
С самого начала пребывания в училище Зуб сделал вывод, что между ехидством мастера и его малым ростом существует прямая связь, Можно было подумать, что он мстит своим малолетним ученикам за то, что все они вымахали выше его. Один Мишка Ковалев был чуточку ниже, Но мастер и его не особо жаловал. Должно быть, потому что Мишка один такой в группе. Как бы там ни было, а ехидство Ноль Нолича все как-то терпели. И не из боязни перед мастером, а скорее по причине сочувствия к его мелкоте.
Сухонький Ноль Нолич, то есть Николай Нилыч, никогда ничего не говорил просто и, как могло показаться, гордился своим талантом лепить завитушки из слов. Даже на занятиях, то и дело вставая с пяток на носки, он объяснял приемы кирпичной кладки примерно так:
— Если вы будете выкладывать угол как попало, то сразу прошу насушить мне сухарей.
Группа каменщиков переглядывается в недоумении, а Ноль Нолич, потешив себя паузой, объясняет:
— Потому что такой угол развалится и прибьет какого-нибудь хорошего человека. Пожалейте своего мастера…
2
— Чего молчишь, Зубарев? — допытывался Ноль Нолич. — Выгнали?
— За что это? — усмехнулся Зуб. — Наоборот, просили остаться.
— О господи! — застонал Ноль Нолич и закатил глаза. — Когда только либералы переведутся… Ну, голубь сизый! — Мастер умел мгновенно менять ехидство на злость. — В новом году мы с тобой чикаться не будем, хватит! Марш в группу!
Зуб шел тогда в общежитие и думал, что жизнь у него — сплошное недоразумение. Как с пеленок не повезло, так, видно, до конца будет. В детдоме о нем говорили: «Мучитель наш». Правда, лет до десяти он был всего только «горем нашим». Говорили так часто, что маленький Юра Зубарев и не думал брать под сомнение, действительно ли он горе и мучитель.
