Призрак Шекспира - [62]

Шрифт
Интервал

— Вы верите в Бога? — спросил тогдашний Александр.

— Я допускаю его существование, — ответил доктор наук.


— Вы верите в Бога? — спросил Шекспир, вдруг повернув лицо в сторону Александра Ивановича.

— In God, I trust, — ответил по-английски Петриченко. — Но почему вы…

Он совсем не удивился, что свободно разговаривает на чужом языке, да еще вспомнил слова, написанные на долларовой бумажке.

— Почему я смотрю на свою могилу? Во сне все возможно, не так ли?

Петриченко наклонил голову в знак согласия, потому что не имел слов для хотя бы какого-то ответа.

— Знаете, несколько странно. Чего только не наслушался в Лондоне в свое время — и такой я, и сякой. Перешивал чужое старье на приличное платье. То есть перелицовывал старые пьесы на новый лад. И вот тебе — памятник, мемориальный театр в родном Стрэтфорде.

— Вы гений, милорд. Это признал мир. Вы маршал среди драматургов. У вас маршальский жезл.

— Бросьте, какой из меня милорд. Сын своего отца. Обычного гражданина. Маршал? Не смешите. Гений? Что это еще такое?

— Это тот, кому ставят памятники. Кто живет и после смерти.

— После смерти? Никто после нее не живет.

— Живут его дела, произведения, люди их не забывают.

— Значит, я, по-вашему, до сих пор жив?

— Мы же с вами беседуем.

Шекспир улыбнулся.

— О, эти сны… Сны в летнюю ночь…

— Сейчас осень, господин Шекспир.

— Неважно. Мне все равно. Пойдемте, сударь.

Они пошли по улице города. Никто из прохожих не обращал внимания ни на Шекспира, ни на Александра Ивановича.

— Кстати, — сказал драматург, — с кем имею честь?

— Я работаю в театре.

— О, рад слышать, коллега. В каком? «Глобус» сгорел. В «Лебеди»? «Блекфрайерси»? Или в «Красном быке» или «Фортуне»?

— Я не лондонец, — уклончиво ответил Александр Иванович.

Мимо проезжали автомобили, но Шекспир не замечал их или делал вид, что не видит.

— Так откуда вы?

— Боюсь, вам ничего не известно ни о моем театре, ни о городе, где он работает.

— Пусть так. А вы актер, хозяин, — кто?

Александру Ивановичу показалась лучшим ответом самый простой.

— Считайте, хозяин.

— Сборы приличные?

— Как когда.

— Что ставите?

— Шекспира. «Короля Лира».

Шекспир остановился.

— «Глобус» вам позволил?

— Господин Шекспир, хочу вам сказать… Многое изменилось в мире за почти четыре сотни лет… Ставить ваши пьесы можно без разрешения.

Задумавшись, Шекспир шагнул на мостовую, чтобы перейти на противоположную сторону улицы. Сквозь него проехало авто, не нанеся драматургу никакого вреда.

Петриченко задержался, чтобы пропустить транспорт, и должен был догонять призрак. Он начинал понимать во сне, что вся эта фантасмагория — ночная работа бодрствующего мозга, так бывало иногда и раньше, но освободиться от физически ощутимых реалий нереальной ситуации не мог — или не хотел.

Шекспир остановился у продолговатого двухэтажного здания с плотно закрытыми окнами. Полосатые черно-белые стены внушали не слишком оптимистичные мысли.

— Нет, это не сумасшедший дом, — прочитал мысли Александра Ивановича Шекспир. — Это школа, где я учился. Латинский, греческий. Странно, я до сих пор не забыл эти языки. Вы тоже учили латынь?

Александр Иванович даже во сне покраснел.

— Знаете, милорд, у нас немного другая система образования…

— Опять милорд. Не надо. Итак, за мои пьесы никто никому ничего не платит?

— Да, они — достояние всего мира.

— Жаль. Хотя… Какое это теперь имеет значение… жены нет, детей нет, родители давно в могиле, и мне, собственно, ничего не надо, и меня нет… Пойду.

— Подождите, господин Шекспир! — Петриченко растерялся, цепляясь за любую возможность продолжить разговор. — У меня к вам много вопросов.

— Я знаю, — спокойно ответил Шекспир. — Вы хотели расспросить меня, любил я кого-нибудь так, как Ромео, изменял ли жене, пропивал ли все до нитки в пивной?

Призрак снова прочитал не совсем очерченные мысли своего собеседника.

— Все это не имеет никакого значения. Одно скажу: настоящей жизнью я жил здесь, в Стрэтфорде, когда совсем оставил Лондон и бросил эту проклятую работу. Рукописи мои сгорели, и они не были моими — это собственность театра, актерского общества. Несколько изданий пьес, которые держал в руках, и еще сонеты — вот и все. Боже, я писал еще и сонеты…

— Ваши сонеты — украшение мировой литературы, поверьте!

— Ну что ж, хотя бы во сне буду чувствовать себя поэтом. Не обижайтесь, не верю я в абсолютное совершенство созданного людьми. Все только приближение к действительно чего-то стоящему, потом, когда-то. Сколько, говорите, прошло лет? Четыреста? И вы до сих пор ставите мои пьесы? Никогда не поверил бы, если бы мне что-то такое сказал Бьорбедок.

— Признание современников — редкая вещь.

— Это справедливо. Нельзя работать, зная, что ты гений.

Шекспир второй раз в течение их иррационального разговора улыбнулся.

— Извините, сударь, коллега, я должен идти. Загляну к своим. Вот только найду их последнее пристанище…

Он поклонился и ушел по стретфорской улочке, теряя четкие контуры, тая, растворяясь в мглистом британском дне.

Александру Ивановичу показалось, что и сам он становится бесплотным, неким фантомом, не способным ни поднять руку, ни шевельнуть шеей. Это его испугало, полог сна разорвался, так что несколько секунд назад виденное и слышанное им со всей возможной убедительностью исчезло, оставив по себе страх и тревогу.


Рекомендуем почитать
С высоты птичьего полета

1941 год. Амстердам оккупирован нацистами. Профессор Йозеф Хельд понимает, что теперь его родной город во власти разрушительной, уничтожающей все на своем пути силы, которая не знает ни жалости, ни сострадания. И, казалось бы, Хельду ничего не остается, кроме как покорится новому режиму, переступив через себя. Сделать так, как поступает большинство, – молчаливо смириться со своей участью. Но столкнувшись с нацистским произволом, Хельд больше не может закрывать глаза. Один из его студентов, Майкл Блюм, вызвал интерес гестапо.


Три персонажа в поисках любви и бессмертия

Что между ними общего? На первый взгляд ничего. Средневековую принцессу куда-то зачем-то везут, она оказывается в совсем ином мире, в Италии эпохи Возрождения и там встречается с… В середине XVIII века умница-вдова умело и со вкусом ведет дела издательского дома во французском провинциальном городке. Все у нее идет по хорошо продуманному плану и вдруг… Поляк-филолог, родившийся в Лондоне в конце XIX века, смотрит из окон своей римской квартиры на Авентинский холм и о чем-то мечтает. Потом с  риском для жизни спускается с лестницы, выходит на улицу и тут… Три персонажа, три истории, три эпохи, разные страны; три стиля жизни, мыслей, чувств; три модуса повествования, свойственные этим странам и тем временам.


И бывшие с ним

Герои романа выросли в провинции. Сегодня они — москвичи, утвердившиеся в многослойной жизни столицы. Дружбу их питает не только память о речке детства, об аллеях старинного городского сада в те времена, когда носили они брюки-клеш и парусиновые туфли обновляли зубной пастой, когда нервно готовились к конкурсам в московские вузы. Те конкурсы давно позади, сейчас друзья проходят изо дня в день гораздо более трудный конкурс. Напряженная деловая жизнь Москвы с ее индустриальной организацией труда, с ее духовными ценностями постоянно испытывает профессиональную ответственность героев, их гражданственность, которая невозможна без развитой человечности.


Терпеливый Арсений

«А все так и сложилось — как нарочно, будто подстроил кто. И жена Арсению досталась такая, что только держись. Что называется — черт подсунул. Арсений про Васену Власьевну так и говорил: нечистый сосватал. Другой бы давно сбежал куда глаза глядят, а Арсений ничего, вроде бы даже приладился как-то».


От рассвета до заката

В этой книге собраны небольшие лирические рассказы. «Ещё в раннем детстве, в деревенском моём детстве, я поняла, что можно разговаривать с деревьями, перекликаться с птицами, говорить с облаками. В самые тяжёлые минуты жизни уходила я к ним, к тому неживому, что было для меня самым живым. И теперь, когда душа моя выжжена, только к небу, деревьям и цветам могу обращаться я на равных — они поймут». Книга издана при поддержке Министерства культуры РФ и Московского союза литераторов.


Жук, что ел жуков

Жестокая и смешная сказка с множеством натуралистичных сцен насилия. Читается за 20-30 минут. Прекрасно подойдет для странного летнего вечера. «Жук, что ел жуков» – это макросъемка мира, что скрыт от нас в траве и листве. Здесь зарождаются и гибнут народы, кипят войны и революции, а один человеческий день составляет целую эпоху. Вместе с Жуком и Клещом вы отправитесь в опасное путешествие с не менее опасными последствиями.