Призрак Шекспира - [34]

Водитель притормозил перед крутым поворотом. Нина будто проснулась.

— Владимир Николаевич, почему мы так летим?

— Разве вы не спешите, Нина Андреевна?

— Не настолько…

С Владимиром Николаевичем у Нины сложились хорошие, почти домашние отношения, как между отцом и взрослой, самостоятельной дочерью.

Еще когда второй или третий раз он вез ее к Емченко, Нина — надо же — спросила его напрямую:

— Скажите, вам не противно возить женщин к шефу?

Владимир Николаевич, даже не повернулся в ее сторону (конечно, он видел ее лицо в зеркале), ответил вопросом:

— Каких женщин?

— Ну, таких, как вот я сейчас…

Водитель ответил не сразу.

— Я не понимаю… Если хотите узнать, не обманывают ли вас, то ничем не могу помочь. Скажу одно: удивляюсь и шефу, и вам. Хотя не мое это дело, извините. Если не хотите ехать, скажите, я развернусь, дело нехитрое.

— Я не о том… Мне показалось, что вы меня осуждаете.

Владимир Николаевич немного притормозил: дорога с полкилометра была довольно ухабистая.

— Знаете, Нина Андреевна, я долго живу на белом свете. В юности служил в Германии, где с сорок девятого, возил армейское начальство, от капитанов до генералов. Научен держать язык за зубами при любых обстоятельствах. И насмотрелся всякого — и плохого, и хорошего, и смешного, и грустного. С тех пор никогда не осуждаю людей, пусть творят всякую всячину, только бы человеческий облик не теряли.

Он замолчал. Нина тоже молчала сколько могла, а потом все же не выдержала.

— К чему это вы?

— Не знаю, так себе… Судить, приговоры делать — не моя парафия. Вы спрашивали, осуждаю ли вас. Да не дай Бог. Такое праведники могут себе позволить, а где ты их найдешь, праведников? Опасная вещь — кому-то анафему провозглашать.

— Не судите, да не судимы будете? — не удержалась Нина.

— А что, разве не так? В Библии же записано.

Машину подбросило. Как ни старался Владимир Николаевич, правое колесо вскочило в хорошую выбоину.

— Здесь фигурное вождение не поможет, — сказал он, выравнивая авто. — Надо, чтобы Егорович накрутил хвост дорожникам. Где это видано, чтобы хозяина и гостей подбрасывало, как дрова!

Нина не могла не улыбнуться.

— Я вам, Нина Андреевна, такое расскажу. Я уже был женат, армию отслужил, работал и на заводе нашем большом, и в горсовет депутатом избирали, двух сыновей нажил. И свела меня жизнь с одной женщиной. Пришла как к депутату на прием: что-то там крутили коммунальщики, не хотели ремонт бесплатно делать, хотя и должны были по закону. Увидел я эту женщину, и словно на меня порчу навели, будто я сам не свой стал. И в глаза, и в душу мне запала. Красивая, конечно, была, но не так красота ее, как нечто такое, что вне нашего понимания, заставило меня забыть и о семье своей и о детях. Замужем была. Я спросил, почему муж не пришел с жалобой, а она посмотрела на меня, будто в чем-то была виноватой, и говорит: «Да ему безразлично, отправился куда-то на заработки». Помог я ей с ремонтом, конечно, а дальше пошло-поехало, я не мог без нее, уже и семью хотел бросить и ее уговаривал, чтобы развелась. Но не тут-то было. Как-то — до сих пор ее лицо помню, такое бледное и виноватое — она ​​говорит: «В последний раз мы сегодня виделись. Муж возвращается». А я ей: «Он же и пьет, и руку на тебя поднимает!» А она: «Не в нем причина. Дети. Мои, твои. Ни ты для моих истинным отцом не станешь, ни я для твоих не стану матерью. Потом они с нас спросят, а что мы скажем?» Я ей: «Дети вырастут, у них своя жизнь будет, а ты себя погубишь». А она: «Не могу я через детей переступить. Прости». И ушла. Навсегда.

— Вы больше не виделись? — спросила Нина, тронутая неожиданной откровенностью.

— Нет. Вскоре муж забрал семью в Россию, там он где-то пристроился. Я тогда долго ходил как лунатик. Затем отпустило. Моя Варя до сих пор ничего не знает. Дети наши разъехались, вдвоем так и топчем землю.

— У меня детей нет, — будто ее кто-то спрашивал, сказала Нина.

— Еще даст Бог, вы молодая — не сочувственно, а доброжелательно сказал Владимир Николаевич. И добавил: — Никто ничего в этой жизни толком не знает. Неисповедимы пути Господни — это точно. Вот меня возьмите. Вышел на пенсию, думал, отдохну, даче толк дам — ​​для детей, для внуков, свободным человеком наконец буду, а прошло несколько месяцев — не могу в четырех стенах. И стал понемногу «грачевать». Машину всегда любил, перебывали в моих руках все наши модели, а затем «опеля» не нового реанимировал, поездил — продал, «беемвешку» купил, тоже не новую, сделал из нее куколку, вот на ней и ушел в «грачи». Как теперь говорят: бомбить начал. Заработок такой-сякой, но с людьми как-то веселее. Так, будучи за рулем, познакомился с Егоровичем. С Емченко. Он только вступил в должность, ну и решил своим способом с городом знакомиться, без экскурсоводов и слуг. Я на площади центральной прописался, подальше от таксистов, там у них еще со времен царизма законная остановка, не подпускают. Хотя всех их знаю по имени, не хотел разборок и вражды. И вот подходит к машине мужик-здоровяк. Я тоже ничего, кабы не живот, а он такой подтянутый, спортивный. Осмотрел машину — молча, по-хозяйски, и спрашивает: «Иностранцев тоже возите?» Я вижу, что он такой иностранец, как мой кот Барило, но делаю вид, что поверил. «Из Канады, — спрашиваю, — или из Германии? Или из России-соседки?» — «Не имеет значения, — отвечает. — Тариф для иностранцев такой же, как для своих?» — «Смотря какой человек и куда ехать», — и себе темно отвечаю. «А на день можно вас подрядить»? Времени было где-то начало одиннадцатого. «Можно, если надо. Только чтобы на ужин я был дома». — «Тогда поехали».