Призрак Шекспира - [35]

Весь день я с ним мотался — на машиностроительный завод, два часа под проходной простоял, сотню знакомых встретил, пока он там разгуливал по цехам или где-то еще, далее — на хлебозавод, на элеватор, на мясокомбинат. Темно уже, я говорю: «Ужинать пора, господин канадец. Приглашаю к себе домой. Вы же, наверное, голодны?» — «Есть немного» — говорит.

Ну, Варя всякого на стол, у нее как раз холодец был фирменный — словом, накормили человека, еще и рюмкой я угостил. Выпил одну, вторую, похвалил местный ликероводочный, они тогда рябиновую выпустили, приличную водку. Я не пил — надо же его доставить на ночь. Поужинали, я спрашиваю: «Вам в отель надо? «Интурист»? — «Можно и туда, — говорит он. — Посмотрим, что за «Интурист» здесь у вас».

Едем, уже темно. Остановился я на перекрестке на красный свет, а сзади какой-то шумахер мне сигналит: мол, бери вправо, дорога свободна. Я про себя пару слов в его адрес сказал и пошел, как положено, на зеленый свет. Езжу я, вы знаете, Нина, немного быстрее, чем черепаха, но этот гонщик не успел меня обойти к следующему перекрестку, а там снова красный свет, и снова сигналит любитель гонок. Здесь я не выдержал. Вышел, подошел к его гнилой «тойоте», открыл дверцу, а там пижон сидит в дырявых джинсах и в кожанке на голое тело. Я его из-за руля вытащил, поднял над асфальтом и те слова, которые вслух не говорил при своем пассажире, озвучил. И правила напомнил. И кое-что другое. Не увидел, что мой пассажир вышел из машины, все видит и слышит и хохочет, как ребенок в цирке. Мы поехали дальше, смотрю — сопляка за нами нет. Куда делся — неизвестно. То ли задний ход дал, то ли завеялся в противоположную сторону, чтобы кому-то другому голову морочить. Остановились мы на том же месте, где и садился мой «иностранец». Посмотрел он на меня, вытащил деньги и говорит: «Берите, сколько я наездил. Километраж, бензин — все учитывайте». А я возьми и скажи: «Если вы так каждый день будете носиться, то скоро без штанов останетесь. Будем иначе считать. За день я, если есть клиент, двести пятьдесят зарабатываю. Вот и цена». Он пристально так посмотрел на меня и говорит: «В национальной валюте или зелеными?» А я никогда не тушевался, ни перед кем, вот и говорю: «Чтобы не российскими рублями, а так все годится». Он засмеялся наконец, заплатил и спрашивает: «А на работу вы бы пошли?» — «Кем?» — спрашиваю. «Водителем. Ко мне». Тут все на свои места и стало. Я подумал-подумал и позвонил этом «иностранцу». И не жалею. Достойный человек. И скажу вам, Нина Андреевна, по секрету: женщин к нему я не возил. Ни одной.

После той давней беседы Нина убедилась, что не имеет врага в лице Владимира Николаевича, даже больше, чувствовала себя благодарной ему за почти отеческое отношение к себе. Настоящего отца она с детства не знала. Судьба его семьи так до конца и не была ей известна, а то, что впоследствии рассказала тетя, на которую упали заботы о маленькой Нине, и все последующие, более серьезные печали, похожие на историю о несчастной любви, предательстве, страдании и преждевременной смерти — чисто тебе шекспировские страсти. Тетушка и сама точно не знала, что приключилось с молодоженами, почему после рождения дочери ее сестра вдруг осталась одна и вынуждена была просить помощи. Когда Нинина мать простудилась, начала кашлять, как чахоточная, но бегала на работу до тех пор, пока «скорая» не забрала ее в больницу, тетя разрывалась между малой племянницей и больной сестрой. Там, в больнице, Нинина мать рассказала сестре то ли правду, то ли придуманную причину разрыва с мужем: тот решил, что дочь не от него. Действительно так было или ревность была безосновательной, тетя до конца не выяснила, ибо сестра, похоже, бредила, а вскоре ушла из жизни.

Обо всем этом Нина узнала уже взрослой, когда была студенткой театрального института. История эта показалась ей невероятной, как слабенькая мелодрама. Она и раньше не пыталась выяснить, кто ее отец и где он сейчас, а после теткиного рассказа не то чтобы осуждала мать за легкомыслие — решила выбросить из головы всю эту историю, все равно ничего не изменишь и не исправишь. Однако зарубка на душе осталась, и Нине иногда казалось, что необъяснимая тайна собственного рождения каким-то странным образом повлияла на выбор ею профессии и помогала перевоплощаться в сценических героинь, особенно если им по пьесе выпадала трагическая судьба.

Остановив машину за квартал от дома, Нина пошла дворами, чтобы не встретить на улице кого-то из соседок — мало кто мог выйти ранним часом за молоком или хлебом. Повезло ей и в лифте, и на этаже — не встретив никого, она быстро открыла дверь и с облегчением прикрыла ее за собой. Замок тонко щелкнул. Ныне показалось, что это телефон, она быстро подошла к нему. Тишина. Она нажала кнопку и выслушала сообщение о звонках. Дважды звонил муж из столицы — в восемь и в десять вечера, и несколько раз, до полуночи, Олег. Муж был не уверен, что приедет сегодня, помнил, что у нее премьера, желал удачи и надеялся все же успеть на спектакль — если начальство отпустит его душу на волю.