Призрак Шекспира - [15]

— Не знаю, Александр, что там у вас в семье обо мне… Одно скажу: я не мог твоего отца спасти. Не потому, что не хотел или испугался, не потому, что о своей шкуре заботился. Ничего бы я не смог, хотя бы и министром был или членом политбюро. Сам тогда чуть не загремел… Говорю это, как думаю: твое счастье, и матери тоже, что Иван от вас ушел и развод оформил. Не видать бы тебе ни института, ни… Да что там говорить… Горько, но правда… Я до сих пор не понимаю, как он, секретарь солидного райкома, член бюро горкома, мог на такое решиться… Как дитя малое… Прости, Саша, что так говорю. О покойных — либо хорошо, либо…

— Лучше ничего, — не выдержал Александр. — Каждый сам выбирает судьбу. Или судьба — каждого. Помните, как Ленин ответил жандарму, когда тот сказал, что перед молодым человеком стена, мол, куда ему против нее? Помните? «Стена, да гнилая, тронь — и развалится». Отец, конечно, не Ленин, и историю о Владимире Ильиче могли придумать, как многое придумали… Но отца я уважаю, хотя он и бросил нас. Я с ним виделся, когда его амнистировали. Тень от человека осталась, иначе и не скажешь…

Алексей Трифонович встал, подошел к серванту, снова вытащил графин и рюмки, достал из холодильника сыр и ветчину.

— Такой уж сегодня вечер, — сказал, словно извиняясь. — Помянем отца твоего, моего брата единокровного, что бы там и как ни было. Все пошло не так, как надо… Был бы сейчас при почете, известным человеком был бы — замес у него настоящий, крутой. Это же надо — с прутиком против танка… Как будто на войне не был, пороху не нюхал…

Отца Александра, Ивана Трифоновича, арестовали и осудили за антисоветскую пропаганду. Саше тогда было лет семь, мать долго скрывала от сына то, что произошло — отец, мол, в длительной командировке. Но у лжи, даже во спасение, короткие ноги.

Как-то, идя из школы, второклассник Саша увидел на противоположной стороне улицы отца. Он стоял у легковушки с открытой дверцей с какой-то женщиной и улыбался ей. Саша бросился через дорогу. «Ты приехал, приехал, — чуть не кричал он. — Пойдем домой, папа!»

Отец подхватил сына, прижал к себе. «О, это твой сынок, Иван? — спросила или сказала незнакомая женщина. — Познакомь меня». Отец поставил сына на тротуар. «Познакомься, это Вероника Владимировна», — каким-то отрешенным голосом сказал отец, и второклассник Саша вдруг понял, что что-то здесь не так — и с командировкой, и с этой красивой тетей. Он посмотрел на нее, на отца, на водителя, который барабанил пальцами по баранке руля. «Пойдем домой, папа», — повторил Саша, глядя в глаза отцу. «Тебе мама, значит, ничего не сказала?» — лицо отца стало напряженным и почти чужим, и Саша уже был уверен: случилось что-то плохое, неотвратимо плохое. «Ты, Саня, сейчас иди домой, а вечером я приду, поговорим. Я еду на сборы, потом на работу. Иди, милый». Он наклонился, поцеловал сына в щеку. На Сашу пахнуло густым запахом одеколона, и автомобиль с отцом и Вероникой Владимировной покатился вниз по крутой киевской улице.

С тех пор Александр терпеть не мог запаха того одеколона, узнавал его среди других за несколько метров — и так было всю прожитую дальше жизнь, пока тот одеколон или сняли с производства, или мужчины перешли на импорт.

В тот вечер отец не пришел, но позвонил, долго разговаривал с матерью, лицо которой то бледнело, то горело нездоровым румянцем. Саша не сказал, что видел отца с какой-то теткой, потому что не придал и не мог придать этому факту того рокового значения, которое непременно появилось бы, кабы старше был хотя бы на несколько лет.

После разговора мать долго ходила с кухни в гостиную, затем из гостиной на балкон, снова на кухню, пока не зашла в маленькую комнатку сына, который учил уроки на завтра, села на кровать-диван, их не так давно начала выпускать легкая промышленность, и рассказала Саше, что папы у него теперь нет. То есть он есть, но у него другая семья.

— Ничего страшного не произошло, сынок, — говорила мать высоким театральным голосом, который появлялся у нее в минуты волнения. — Так иногда бывает.

Саша смотрел на мать с недоверием, ее слова казались ему несуществующими, как слова каких-то героинь из пьес, которые мать, актриса театра юного зрителя, учила дома наизусть.

Отца арестовали после смерти Сталина. Боевой офицер, политрук, редактор армейской газеты, потом партийный работник, он задолго до откровений Хрущева на съезде выразил свое отношение к фигуре покойного вождя, и еще добавил соображения относительно деятельности руководящей и направляющей силы советского общества, призывы к пересмотру ее железобетонных основ и сомнения в том, что однопартийная система — единственно правильная.

Вместе с отцом арестовали нескольких слушателей Ивана Петриченко, которые с воодушевлением аплодировали ему на собрании. Выступление было эмоциональным, местами даже наивным. В частности, иронически выражаясь о политической системе, отец, дабы дойти до сознания самого примитивного слушателя, обратился к аллюзии с электрическим током, в котором есть положительно и отрицательно заряженные элементарные частицы, и именно поэтому оно, электричество, освещает дома, движет станки — ну и тому подобный примитив. Мать впоследствии вышла замуж за коллегу-актера, лысеющего веселого дядюшку с розовыми щечками. Дядюшка был легкого нрава, не лез к Саше ни с нежностями, ни с воспитательными напутствиями, относился к пасынку чуть ли не как к ровне, но все равно, как просила мать, дружбы к Марку Михайловичу тот не чувствовал и не проявлял: мол, живешь здесь, ну и живи, а меня не трогай.