Призрак Шекспира - [14]

— Александр Иванович, вас приглашает министр!

Разговор был интересный, хотя Александр Иванович, отдавая должное уму, эрудиции министра, так и не мог понять, зачем был призван, пока министр не сказал:

— Вам, наверное, будет нелегко. Не потакайте вкусам местных… должностных лиц. Я вам завидую: делать что-то конкретное, настоящее, без демагогии. Желаю успеха. Если надо — обращайтесь.

Приятно было ехать в поезде, думая о том, что впереди ждет настоящая работа, что ей не жалко отдавать больше, чем время, больше, чем накопленная в нем, Петриченко, энергия действия. Александру Ивановичу из всех добрых наставлений министра больше пришлось по душе это его «не потакать вкусам местных чиновников», хотя он хорошо понимал, что без каких-либо компромиссов не обойтись.

За плечами Петриченко-Черного был большой и актерский, и режиссерский опыт. Потоптав в юности сцену театра преимущественно в мелких ролях, он, человек самокритичный, решил искать себя в режиссуре. Ему повезло: документы прошли, и он попал в Москву на Высшие режиссерские курсы.

В Москве, точнее, в Подмосковье, на даче, жил заслуженным пенсионером его дядя, бывший заместитель министра. Жил одиноко, похоронив жену, и когда Александр Иванович, тогда еще Саша, напомнил дяде о себе, тот не отфутболил родственника, как часто это бывает, а пригласил к себе, долго смотрел на молодого человека (видел его еще мальчиком, когда был при должности и в кои-то веки бывал на родной земле, посещал семью брата). Очевидно, Саша прошел все бытовые и политические тесты, во взрослом варианте понравился Алексею Трифоновичу, и тот погодя предложил сыну младшего брата Ивана, пока он будет учиться на курсах, пожить в его московской квартире, стоящей ежегодно пустотой с весны до глубокой осени.

При племяннике старик ожил. По первому снежку вернувшись в белокаменную, порадовался, что Александр дом не запаскудил, пустыми бутылками кухню не заставил, кровати в спальне не трогал, дивана в гостиной не сломал.

В общем Александру повезло с дядей: был Алексей Трифонович не жадина, характера вполне приемлемого, не ворчал относительно манер и предпочтений современной молодежи, не учил племянника жить. Но иногда или газета, или радио, или телевизор плевали ему в душу, вспомнив соответствующим образом порядки во времена, когда дядя верой и правдой служил партии, государству и народу. Тогда Алексей Трифонович мог часами спорить с прочитанным или услышанным, не стесняясь слов, чтобы как можно чувствительнее обвинить нынешнюю власть и ее пользователей в бездарности, обмане и еще во множестве грехов. Доставалось и Хрущеву, и Брежневу, и калифам на час, вплоть до выходца из Ставрополья, который только примерялся держать в руках партийные вожжи.

Александру доставалась роль немого слушателя, потому что когда-то он выразил сомнение в мудрости и безупречности управления страной во времена Сталина, став на время чуть ли не врагом седовласому родственнику.

— Ты паленого волка не видел, живешь на всем готовом, а мы и день и ночь жилы рвали и в войну, и после нее. Где и кем был бы этот Горбатый, кабы не железная воля Сталина? Где была бы искалеченная страна, кабы не его ум и твердость? Развратили людей, сами себе яму роют. Не ведись на демагогию диссидентов, кислота и желчь разъедают и разрушают!

Попробовал Александр смягчить ситуацию:

— Вы же знаете, что без кислоты и желчи желудок человека не может переваривать пищу, природа недаром так придумала — и для человека, и для общества.

Алексей Трифонович замолчал и долго смотрел куда-то над головой племянника.

— Ты хотя бы знаешь, кем мы с твоим отцом были, когда тебя еще и в проекте не значилось? Полунищими. У деда твоего и бабушки — царство им небесное — пяток детей родилось, только мы двое выжили. Иван совсем маленький был, последний, а я — первый. Зима была страшная. Дед изредка продукты привозил или передавал: то на стеклозаводе пропадал, когда тот работал, то столяром по селам. На затирке сидели. Те, что между мной и отцом твоим, как раз зимой и умирали. Еще один брат — Никита и сестрички — Зоя и Таня.

Алексей Трифонович тяжело поднялся с табуретки — сидели на кухне — и пошел к серванту. Вынул графин с коньяком (всегда переливал из бутылки в хрусталь), налил обоим.

— Помянем.

Александр жалел, что замутил душу старого человека.

— С весны легче становилось. Мы с Иваном рыбу ловили, потом ягоды начинались, грибы… А потом дед забрал нас в Киев — устроился на завод. Южнорусский машиностроительный. Мы уже его как «Ленинскую кузницу» знали. Вот ты о советской власти думаешь себе что-то мутное, а я скажу: не бывать бы мне никогда ни инженером, ни директором огромного предприятия, не руководить из министерства целой отраслью, если бы не советская власть. Образование дала, путь открыла. Так же и твоему отцу.

Алексей Трифонович налил еще по одной, подумал, встал, убрал со стола графин, поставил в сервант.

— Я больше не могу, а тебе не надо.

Выпили молча. Дядя взялся готовить чай, не доверял заварку племяннику.

Пили чай молча. Дядя макал твердое овсяное печенье в широкую чашку, разрисованную восточными пейзажами. Алексей Трифонович привез эту фарфоровую красоту из командировки в Японию. Пришлось в свое время поездить по миру.