Призрак острова - [40]

Я сделала, как он попросил, и подождала, пока он отойдет. Мне не удалось услышать ни звука от его движений, и через десять секунд я открыла глаза.

Его не было.

— Видар? — позвала я, все еще удивленная, но немного встревоженная. Хотя я и смотрела во все глаза, все равно слышала только звуки леса и легкий бриз, доносившийся с моря. Повернувшись, я огляделась по сторонам.

Слева от меня что-то мелькнуло, какая-то тень среди других теней? Мне сделалось очень одиноко, и я почувствовала себя брошенной в этом пустом месте. Вглядываясь в темноту, всматриваясь в предмет, двигающийся мне навстречу, я подумала, что это может быть он.

— Видар? Это ты?

Рука опустилась на мое правое плечо, и я вскрикнула от неожиданности: уж справа-то я его совсем не слышала, не видела.

— Извини, — произнес он мягким голосом, — я не хотел напутать тебя.

Я громко рассмеялась.

— Боже, я чуть не описалась.

Сказав это, я тотчас пожалела, но он тоже засмеялся, и было очень приятно слышать его открытый смех.

Потом он показал жестом, что направляется к своему лагерю.

— Становится холодно, — поежился он.

Он принялся за еду, скрестив ноги и держа перед собой миску, а я прилегла на сложенное одеяло. Языки пламени грели и освещали, и я почувствовала, как меня разморило. Боль, вызванная желанием, снова вернулась, и магнетизм между нами усиливался. Мы оба молчали несколько минут, изучая друг друга в свете огня.

— Сколько еще времени ты пробудешь здесь одна? — спросил он.

— До завтрашнего дня, — ответила я.

— До завтра?

— Завтра приплывает паром, и на нем приезжают все остальные сотрудники. Но ты не беспокойся, я никому не расскажу о тебе.

— А я не беспокоюсь. Вернее, беспокоюсь не об этом.

Снова тишина. Мой взгляд был прикован к его глазам, и мне показалось, в них я увидела желание, которое было во мне. Я встала и подошла ближе.

Он отвел взгляд и произнес нежно:

— Виктория, уже поздно.

— Но я…

— Тебе надо идти.

Я сильно смутилась.

— Да, ты прав, уже поздно. Мне пора вернуться, чтобы перезаправить баллон…

— Спокойной ночи, — сказал он голосом, полным нежности.

— Спокойной ночи, — ответила я, всем своим видом показывая, будто сильно занята сбором термоса и чашек. — Скоро увидимся.

— Спокойной ночи, — повторил он, и мне показалось, он испытывает неуверенность и даже боязнь, оттого что остается один. — Спокойной ночи, Виктория.

Я вернулась в свою комнату с горящим от смущения лицом и в полнейшем смятении. Я не могла раскусить его и до конца понять некоторые его слова или нюансы в поведении.

Но я была почти уверена, что он влюблен в меня. Или я ошибалась? Или нет? Возможно, он женат или собирается жениться, когда вернется домой. Может быть, именно от этого он бежал. А теперь он встретил меня и хотел…

Я могла бы завтра спросить у него. Не имеет значения, что это неудобно. Я должна знать, какой барьер существует между нами, ведь я знала, что он испытывает те же чувства, что и я.

На следующее утро я напрягала мозги, продумывая речь, одновременно накладывая много туши на ресницы. Чем глубже я уходила в лес, тем больше нарастали моя неуверенность и напряжение. Найдя место, где раньше горел костер, я увидела аккуратно сложенное одеяло, одежду Гуннара. Одежда была выстирана, висела на ветке дерева и сохла.

Мое сердце упало.

Я подошла, чтобы взять одеяло, и увидела фигурку, вырезанную из дерева, которая лежала наверху. Она была размером с мою руку и напоминала одну из тех, что делали викинги — птица, склонившая голову и схватившая себя клювом за лапу. Видар упоминал, что он занимался резьбой по дереву, и мне было очень интересно, сделал ли он ее специально для меня. Никто никогда ничего не делал для меня.

Я увидела, что у меня палец в саже, и пристальнее посмотрела на фигурку. С одной стороны углем было написано единственное слово.

До свидания.

Глава 12

За пятнадцать минут до того, как должен был причалить «Ёнсок», я оделась потеплее, взяла плед, постелила его на бревно, и села дышать свежим воздухом и ждать паром. Фьорд был очень глубоким, и вода в нем — спокойной и темной, казалось, на тебя смотрят строгие родительские глаза. Небо было такого же цвета, как грифельная доска, и с него падали крупные редкие дождевые капли. Накинув капюшон и засунув руки в рукава, я смотрела в пространство между двумя высокими скалами, откуда с минуты на минуту должен был появиться паром.

Хорошо, что Видар исчез, сказала я сама себе. Не для того я ехала сюда, в это богом забытое место, чтобы потом мучиться от сердечных переживаний. Патрика и Адама мне было вполне достаточно. При сером свете дня воспоминания о Видаре казались мистическими. Его черные глаза и нежный голос, доносящийся из темноты; его категорический отказ рассказывать о себе; к тому же одежда, в которую он был одет, когда мы встретились в первый раз. Он был слишком загадочным, весь окутан тайнами и сильно напряжен. Все это было мне ни к чему. Я ничего не хотела.

И все же, несмотря на весь рационализм, я никогда до этого не чувствовала такой боли. Я чувствовала ее всем телом, и мне хотелось плакать и, закрыв глаза, думать только о нем и больше ни о чем, но я не могла себе этого позволить, потому что не хотела возвращаться в возраст тинейджера. Я была взрослой женщиной с двумя образованиями и множеством возможностей. Поэтому я сидела на холодном ветру и ждала, когда приедут остальные и можно будет поболтать и пошутить, выпить вина и выкинуть из памяти эту самую странную неделю в моей жизни.