Она вернулась, и Видар знал об этом еще до того, как открыл глаза. Сон рассеялся, и утренний холод коснулся его носа и щек. По телу побежали мурашки. Халдиза была рядом — родившись во второй раз. Смерть прошла через их жизни, и все перестало существовать. Но Видару было дано обещание: Хала родится заново. Все, что он должен был делать, — это ждать.
Целая вечность ожидания.
А потом наступило это утро.
Он встал, надел тунику, резко открыл дверь и вышел. Крутой склон Старой Долины, тянувшийся на северо-восток, скрывал широко раскинувшийся Сьяфьорд. Туман висел низко над долиной, и трава была припорошена замерзшим снегом, будто устлана драгоценными камнями. Ни души. Никто не видит его, и никто потом не сможет доложить отцу: «Я видел Видара, как он шел к фьорду и нес с собой руны». В воде будет холодно, но мысль о Хале заставляла быстрее бежать кровь в его жилах.
Он вошел по пояс, перебрался на мелководье и остановился — ледяная вода тугим кольцом сжала его ребра. Он скрестил на груди руки. Нельзя ни пошевелиться, ни вздохнуть. Он боялся, что бешено колотящееся сердце заставит слабые волны биться с ним в унисон. Но вскоре поверхность воды сделалась совсем неподвижной.
Видар поднял руку. Аккуратным движением он сделал на воде круг. Подождав, оглянулся, а потом положил в крут четыре руны. Его дыхание превратилось в кристаллики на утреннем воздухе, когда он произнес ее имя: «Халдиза».
Сначала он видел только свое собственное отражение: темные волосы, темные глаза, — и бледное небо за своей спиной. Но затем в воде появилось очертание еще одного лица, и он моментально узнал ее. Волосы белые как снег, в глазах смятение. Не отрывая взгляда от ее лица, он бросил еще одну руну и прошептал:
— Где ты?
Опасно, крайне опасно. Его сердце стало холоднее, чем вода во фьорде. Остров Одина. Он посмотрел на восток, туда, где на расстоянии нескольких миль за туманными холмами скрывалась серебряная крыша дома его отца и тянулись деревья, которые Видар посадил между своим домом и отцовскими владениями. Воспоминания нахлынули на него: кровь, огонь и беспомощные пронзительные крики умирающих.
— Это никакая не любовь, Видар, — сказал отец, — это всего лишь судьба.
— Видар!
Женский голос — его молодая служанка, которая проснулась и обнаружила, что его нет. Он скрыл свои магические предметы и повернулся к ней с абсолютно спокойным видом.
— Доброе утро, Од.
— Что ты делаешь? — спросила она, подойдя к кромке воды.
— Ловлю рыбу.
Ее улыбка говорила о том, что она не поверила ему.
Он вышел из фьорда весь продрогший.
— Пойдем, Од. Можешь приготовить для меня горячую ванну и забыть, что видела меня ловившим рыбу в Сьяфьорд.
— Я не забуду, — сказала она, — но и рассказывать не стану. — Она явно испытывала удовольствие от того, что прикоснулась к его тайне.
Он больше ничего не говорил, и она шла за ним, как обычно молча. Образ Халы все явственнее вставал перед ним; желание теплом разлилось по венам, заполнило пальцы, окутало сердце. На этот раз она станет его.
На этот раз он защитит ее от жестокой ярости своего отца.
Это моя история, история любви. Сумасшедшая, в действительности, история, так как я — обычная женщина, которая при малейшей возможности всегда ругает на чем свет стоит любовников за их глупые поступки. Я помню один вечер. Когда мы с моим приятелем Адамом напились, у меня снесло крышу, и я, стоя на набережной, объявила во всеуслышание о том, что «Виктория Скотт не верит в любовь». И вскоре после этого заявления, после позорно сорванного свидания началась эта история.
Это моя история. История любви.
Я обнаружила, что нахожусь на пароме «Ёнсок», отплывшем из Олесунна и направляющемся на остров Одина, до которого расстояние от Норвежского побережья около двухсот морских миль. Меня тошнило, тошнило и тошнило. Парень из экипажа убеждал меня подняться на верхнюю палубу, но свежий воздух был перемешан с дождем и солеными брызгами. Вместо этого я, чувствуя, как все переворачивается внутри, легла на диван, стоявший на корме, и была вынуждена слушать шипение радио, хотя предпринимала безуспешные попытки выключить его.
