Призовая лошадь - [47]
— Нет, — сказал я с невинным видом.
— Мне тоже, — присоединился ко мне Куате.
— Damn it![33] Чего проще! Сейчас увидите. Отбрасываются…
Мы заставили повторить объяснение еще и еще и всякий раз изображали на своем лице полнейшее непонимание. Наконец скрепя сердце согласились играть. Главный, незаметно для себя, попался на удочку. Читателю я, впрочем, сознаюсь, что еще прежде, чем я обучился грамоте, я уже умел играть в «семь с половиной». Что касается Куате, то нынче я абсолютно убежден в том, что именно он изобрел эту игру. Первые взятки мы отдали нарочно, допуская глупейшие ошибки. Мы прикупали, например, шестерки к тройкам и четверкам, что, понятно, вызывало приступ бурного веселья у бродяг. Они выиграли у нас несколько долларов, затем наступила наша очередь. Обнадеженные нашим невежеством и наивностью, они согласились передать нам банк, когда у меня выпало семь с половиной. Куате взял колоду, и настал конец света. В жизни я не видел работы более чистой и артистичной по потрошению карданов своего ближнего. Куате давал им все, что они просили: одну семерку, две картинки, чтобы сыграть «в открытую», шестерку и картинку; но тут же с непостижимой точностью прикупал себе на половинку больше. Если у партнера было шесть, Куате набирал себе шесть с половиной; если семь — у него оказывалось семь с половиной. Он обставлял их как хотел! Мало-помалу он привел партнеров в полное исступление. Они взвинчивали ставки: замелькали бумажки в пять и десять долларов. Обстановка накалилась. Латиноамериканцы сгрудились вокруг, поддерживая нас криками и поощрительными восклицаниями, как если бы мы были бойцовыми петухами. Сидевшие по другую сторону одеяла бродяги изрыгали проклятия. Главный вошел в раж, и у него стала отвратительно дергаться щека. Груда долларов в моих руках росла. Я собирал деньги и карты, ползая на четвереньках по одеялу. Сменяясь, как в калейдоскопе, проносились мимо меня смутные видения: лица, руки, заляпанные грязью сапоги, волосатые раскрытые груди и таинственно сверкавшие предметы, подозрительно смахивающие на кастет или нож. А на полу Куате продолжал выписывать нашу судьбу трефами, червями и бубнами; усатые и самодовольные физиономии королей, казалось, злобно вопрошали. Успокаивало лишь полнейшее хладнокровие сидевшего рядом Куате, быстрого и неуловимого, точно рыба.
— Семь с половиной! Банк. Забирай, приятель. Господи, как мне нравится эта игра! Как, вы говорили, она называется, начальник?
Главный хранил молчание и только зачарованно следил за руками Куате. Следил глазами убийцы. Его голубоватые глазки готовы были перехватить любую попытку сжульничать. Я стал отчаиваться. Игра переставала быть игрой. За ней чувствовалась наша погибель.
— Порядок! — воскликнул Куате. — Плати, шкура! Ставь в банк.
Другие игроки уже не смотрели в свои карты. Все следили за руками Куате, одержимые жаждой мести и подстерегающие любую его оплошность, намек на шулерство, чтобы растерзать его на куски. Но Куате, как рыба в воде, был осмотрителен и неуловим. Он выигрывал и выигрывал без малейших признаков сбоя.
— Мать твою!.. — выругался один из бродяг и, вскочив на ноги, швырнул карты прямо в лицо Куате.
Куате не шевельнулся. На его физиономии не дрогнул ни один мускул. Натянутый, как металлическая струна, он замер на несколько секунд, которые в наступившей тишине отдавались в ушах стуком гигантского маятника. Куате — зубы стиснуты, глаза, устремленные в карты, сверкают, пальцы от напряжения белые — продолжал ловко орудовать колодой. Бандит растерянно воззрился на бесстрастного демонического карлика. Он ожидал бешеной, мгновенной реакции, но ее не последовало. Бродяга сплюнул и тыльной стороной руки отер губы. Скрытый в полумраке, он вдруг качнулся. Грозно колыхнулись могучие плечи, которые синяя рубашка делала еще шире. Бродяга приподнял ногу, обутую в сапог, как бы готовясь нанести удар. Клак! И в руке Куате сверкнуло лезвие складного ножа. На мгновение оба застыли: бродяга, оцепенев от страха, с приподнятой ногой, Куате — с тонким змеиным жалом в руке.
— Осторожно! — крикнул главный. — Осторожно, без глупостей. Если ты пришьешь этого человека, я засажу тебя в Алькатрас. You, little son of a bitch[34], смотри, — прибавил он, показав значок шерифа. — Я имею право арестовать вас всех, проклятые мексиканцы. Либо веди себя прилично, либо я надену тебе наручники.
— Не лезь в драку, — шепнул я Куате.
— Больше ты не будешь сдавать, — сказал главный.
— Это еще почему? — возмутился Куате.
— Не ерепенься, — шепнул я еще раз, — отдай карты.
Я лихорадочно обдумывал, как бы выбраться отсюда подобру-поздорову. Для нас все складывалось ужасно. Продолжать игру и выигрывать дальше было чистейшим безумием. В конце концов они бы все равно нас зверски избили, отобрали бы деньги и вышвырнули, как собак, на улицу. Надо было выкручиваться. Барак представлял собой одно общее помещение, окутанное дымными потемками и населенное страшными существами, скрывавшими оружие, чтобы без шума нас прикончить. Чьи-то глаза впились в меня со студенящей кровь злобой. Я видел желтые зубы, обросший щетиной вздрагивающий подбородок. По краям одеяла тяжело двигались пепельно-серые морщинистые руки, похожие на оживших ископаемых. Текло время. Ругательства, раздававшиеся то там, то сям, насыщали атмосферу барака пьяной тяжестью ковбойского жаргона. Куате отдал колоду. Начали сдавать бродяги, но судьба — невероятное дело! — по-прежнему улыбалась только нам; казалось, что она преследует Куате по пятам, словно голодный пес. Кто бы ни сдавал, приятель мой продолжал выигрывать. Происходило нечто совершенно уму непостижимое. Колоду будто кто-то заворожил, она капризно сторонилась бродяг, открываясь им только невыгодными картами, но к Куате была милостивой, неизменно одаряя его семеркой к ранее взятой картинке. Семь с половиной, семь с половиной, семь с половиной. Все оцепенели, уставившись обезумевшими, налитыми кровью глазами на везучего карлика, который, склонившись над одеялом, сгребал свои выигрыши быстрыми и точными движениями. Пробило полночь, потом час, потом два часа ночи. Снаружи доносилось кваканье лягушек и пение сверчков. Я изучающе разглядывал окно, находившееся на полдороге к входной двери. Когда забрезжил рассвет, в группе игроков началось некоторое движение. Похоже было что они наконец-то сообразили, каков будет финал, им стало очевидно, что обыграть Куате им не по силам. Они могли сидеть не разгибаясь за картами еще дни и ночи напролет, месяцы и годы, и все равно Куате их непременно бы всех обчистил. Проигравшиеся в пух и прах поднялись. Таинственно пошептались. Вышли из барака. Главный, со слезящимися от дыма и напряжения глазами, скрюченный болью в пояснице, продолжал сдавать карты, спуская последние доллары. На своем затылке я почувствовал чье-то дыхание и услышал осторожный шепот:
Представляемое читателю издание является третьим, завершающим, трудом образующих триптих произведений новой арабской литературы — «Извлечение чистого золота из краткого описания Парижа, или Драгоценный диван сведений о Париже» Рифа‘а Рафи‘ ат-Тахтави, «Шаг за шагом вслед за ал-Фарйаком» Ахмада Фариса аш-Шидйака, «Рассказ ‘Исы ибн Хишама, или Период времени» Мухаммада ал-Мувайлихи. Первое и третье из них ранее увидели свет в академической серии «Литературные памятники». Прозаик, поэт, лингвист, переводчик, журналист, издатель, один из зачинателей современного арабского романа Ахмад Фарис аш-Шидйак (ок.
«Рассказ Исы ибн Хишама, или Период времени» Мухаммада ал-Мувайлихи (1858—1930) — самое яркое произведение египетской просветительской прозы, не утратившее своей актуальности до настоящего времени. Написанный в стиле средневековой арабской макамы «Рассказ» вбирает в себя черты и современного европейского романа, и публицистической статьи, и драматической пьесы, что делает его важнейшим звеном в цепи трансформаций классической арабской прозы в новые формы, перенимаемые у западной литературы. Бытоописательный пласт «Рассказа Исы ибн Хишама» оказал огромное влияние на творчество египетских прозаиков-обновителей 20-х годов XX в., решавших задачи создания национальной реалистической литературы. Для широкого круга читателей.
Дочь графа, жена сенатора, племянница последнего польского короля Станислава Понятовского, Анна Потоцкая (1779–1867) самим своим происхождением была предназначена для роли, которую она так блистательно играла в польском и французском обществе. Красивая, яркая, умная, отважная, она страстно любила свою несчастную родину и, не теряя надежды на ее возрождение, до конца оставалась преданной Наполеону, с которым не только она эти надежды связывала. Свидетельница великих событий – она жила в Варшаве и Париже – графиня Потоцкая описала их с чисто женским вниманием к значимым, хоть и мелким деталям.
«Горящий светильник» (1907) — один из лучших авторских сборников знаменитого американского писателя О. Генри (1862-1910), в котором с большим мастерством и теплом выписаны образы простых жителей Нью-Йорка — клерков, продавцов, безработных, домохозяек, бродяг… Огромный город пытается подмять их под себя, подчинить строгим законам, убить в них искреннюю любовь и внушить, что в жизни лишь деньги играют роль. И герои сборника, каждый по-своему, пытаются противостоять этому и остаться самим собой. Рассказ впервые опубликован в 1905 г.
Желтоплюш, пронырливый, циничный и хитрый лакей, который служит у сына знатного аристократа. Прекрасно понимая, что хозяин его прожженный мошенник, бретер и ловелас, для которого не существует ни дружбы, ни любви, ни чести, — ничего, кроме денег, презирает его и смеется над ним, однако восхищается проделками хозяина, не забывая при этом получить от них свою выгоду.
Хулио Кортасар (1914–1984) – классик не только аргентинской, но и мировой литературы XX столетия. В настоящий сборник вошли избранные рассказы писателя, созданные им более чем за тридцать лет. Большинство переводов публикуется впервые, в том числе и перевод пьесы «Цари».