Призовая лошадь - [46]
— А на что мы могли еще рассчитывать? Подрядиться собирать орехи? Платят там, правда, получше, но труд куда тяжелее. Нужно иметь прямо-таки железные мускулы, чтобы выдержать эту работу. Тебе дают садовую лестницу и дают веревку. С лестничной ступеньки ты должен колотить шестом по ветвям, пока не отрясешь все орехи. После четырех ударов ты уже не в силах держать шест.
— Нет, дружище, для меня нет ничего лучше Сан-Франциско. Там на все это я чихать хотел.
Куате изо всех сил уговаривал меня остаться еще на недельку, и не исключено, что я остался бы. Однако судьба рассудила иначе. Провидческая судьба. А может, и не провидческая! Так или иначе, но ночью в нашем бараке затеялась серьезная карточная игра. Был день получки. Слышался хруст банковских билетов. Мы расстелили на полу одеяло и расселись вокруг. Близнецы-колумбийцы держали банк, и в течение часа или двух весь барак дулся в очко. Ставки были маленькие. Никто особенно не стремился облапошить другого. Деньги уплывали и возвращались вновь, все игроки проходили через периоды везения и невезения. Около девяти вечера вошли наши бродяги и вместо того, чтобы, как обычно, организовать свой банчок, присоединились к нам. Подошли молча. Некоторое время хищно наблюдали за игрой. Изредка кто-нибудь из них сплевывал. Вскоре появился наш главный в сопровождении своего подопечного, Красавчика, которого мы не видели со дня той знаменитой драки.
— Посмотри, кто пришел!
Куате не поднял головы, но по тому, как заходили его ноздри, я понял, что он учуял опасность. В том, как они вошли и нас окружили, в запахе спиртного, которым от них разило, угадывался какой-то заговор против нас. Однако мы продолжали играть, делая вид, что не обращаем на них внимания.
— Ребята, — нарушил молчание главный, — примете нас в игру?
— Вот так так! Вот уж не думали не гадали!
— Подвиньтесь, дайте нам место.
Конечно, умнее всего было бы бросить игру. Но в голосе главного звучало такое нахальство, которое мы восприняли не просто как оскорбление, но как прямой вызов. Так наглые подростки врываются в игру маленьких.
— Ну что ж, посмотрим, кому повезет, — сказал Куате.
Играть продолжали в очко, с той лишь разницей, что теперь колода переходила к тому, кто сорвал банк. Мы ставили мало. Они же взвинчивали ставки, как только банк переходил к кому-нибудь из наших. Они явно стремились обобрать нас до нитки. При такой игре банкомет всегда выигрывает, если только ему не устраивают ловушку и у него есть в запасе деньги. Ставя по доллару, я немного проигрывал, как вдруг Куате набрал очко и сорвал банк.
— Теперь сделаем так, дружище, — сказал Куате, — больше ты ставить не будешь, а просто войдешь со мной в долю. Я сдаю, а ты ставишь или забираешь деньги. Устраивает?
— Вполне.
Куате начал сдавать, и тут колесо фортуны завертелось с невиданной к нам благосклонностью. Он метал банк с невероятной быстротой. Казалось, пальцы его внезапно превратились в гибкие тонкие лезвия, вселяющие страх в наших противников. Теперь это были уже не руки жокея, нервные и грубые; теперь они походили на умные щупальца удивительной пластичности; они удлинялись и укорачивались, безраздельно хозяйничая на поле карточного боя, которым служило одеяло. Они присасывались к игрокам, лишали их силы и воли, вытягивали из них деньги и затем отшвыривали в бесформенную темноту, затоплявшую, словно морской прилив, края одеяла. Я завороженно следил за игрой. Куате шлепал картами, точно хлыстом, и, судя по результатам, можно было подумать, что он насмерть засекал своих противников. Они были потрясены, смяты, уничтожены. Прежде чем успевали они очухаться, он ударял еще одной картой, уже своей, с той же прицельной точностью, но с прямо противоположным результатом, приговаривая с олимпийским спокойствием:
— Туз! К тузу… Очко! Банк мой! Ай да Куате, получи!
И я дрожащими руками собирал деньги. Я чувствовал, как растет, усиливается вокруг меня ненависть и недоверие. Свет керосиновой лампы освещал одеяло, где громоздился ворох банковских билетов, но лица бродяг оставались в тени. Я только угадывал нахмуренные брови, налитые гневом глаза, небритые подбородки, искаженные бессильной злобой рты. Терпкий запах табака и пота усугублял мое и без того скверное настроение. Но Куате просто лучился вдохновением и энтузиазмом.
— Минуточку, — произнес главный, и я подумал: «Вот оно, начинается!» — Минуточку. Мне не нравится эта игра. У тебя часто выпадает очко, а у нас никогда. Правда, ребята? Ручаюсь, что вам тоже не нравится. Вам не нравится?
Бродяги что-то хором проворчали.
— Правда? Я же сказал. Ребятам не нравится эта игра. Давайте сыграем в другую. Дай карты.
Куате мог протестовать. Они не имели права требовать карты, покуда кто-нибудь из них не сорвет банк. Но они пришли с таким очевидным намерением устроить мордобой, что мы уступили. Наши товарищи, ни слова не говоря, бросили карты.
— Ты знаешь эту игру? — спросил главный. — Отбрасывают восьмерки, девятки и десятки. Они не в счет. Понял? Остаются картинки, семерки и все, что меньше семерок. Картинки идут по половинке, остальные карты по себестоимости: семерка — семь, шестерка — шесть и так далее. Вместо того, чтобы набрать двадцать одно, требуется набрать семь с половиной. Вот и бея разница. Понятно?
Представляемое читателю издание является третьим, завершающим, трудом образующих триптих произведений новой арабской литературы — «Извлечение чистого золота из краткого описания Парижа, или Драгоценный диван сведений о Париже» Рифа‘а Рафи‘ ат-Тахтави, «Шаг за шагом вслед за ал-Фарйаком» Ахмада Фариса аш-Шидйака, «Рассказ ‘Исы ибн Хишама, или Период времени» Мухаммада ал-Мувайлихи. Первое и третье из них ранее увидели свет в академической серии «Литературные памятники». Прозаик, поэт, лингвист, переводчик, журналист, издатель, один из зачинателей современного арабского романа Ахмад Фарис аш-Шидйак (ок.
«Рассказ Исы ибн Хишама, или Период времени» Мухаммада ал-Мувайлихи (1858—1930) — самое яркое произведение египетской просветительской прозы, не утратившее своей актуальности до настоящего времени. Написанный в стиле средневековой арабской макамы «Рассказ» вбирает в себя черты и современного европейского романа, и публицистической статьи, и драматической пьесы, что делает его важнейшим звеном в цепи трансформаций классической арабской прозы в новые формы, перенимаемые у западной литературы. Бытоописательный пласт «Рассказа Исы ибн Хишама» оказал огромное влияние на творчество египетских прозаиков-обновителей 20-х годов XX в., решавших задачи создания национальной реалистической литературы. Для широкого круга читателей.
Дочь графа, жена сенатора, племянница последнего польского короля Станислава Понятовского, Анна Потоцкая (1779–1867) самим своим происхождением была предназначена для роли, которую она так блистательно играла в польском и французском обществе. Красивая, яркая, умная, отважная, она страстно любила свою несчастную родину и, не теряя надежды на ее возрождение, до конца оставалась преданной Наполеону, с которым не только она эти надежды связывала. Свидетельница великих событий – она жила в Варшаве и Париже – графиня Потоцкая описала их с чисто женским вниманием к значимым, хоть и мелким деталям.
«Горящий светильник» (1907) — один из лучших авторских сборников знаменитого американского писателя О. Генри (1862-1910), в котором с большим мастерством и теплом выписаны образы простых жителей Нью-Йорка — клерков, продавцов, безработных, домохозяек, бродяг… Огромный город пытается подмять их под себя, подчинить строгим законам, убить в них искреннюю любовь и внушить, что в жизни лишь деньги играют роль. И герои сборника, каждый по-своему, пытаются противостоять этому и остаться самим собой. Рассказ впервые опубликован в 1905 г.
Желтоплюш, пронырливый, циничный и хитрый лакей, который служит у сына знатного аристократа. Прекрасно понимая, что хозяин его прожженный мошенник, бретер и ловелас, для которого не существует ни дружбы, ни любви, ни чести, — ничего, кроме денег, презирает его и смеется над ним, однако восхищается проделками хозяина, не забывая при этом получить от них свою выгоду.
Хулио Кортасар (1914–1984) – классик не только аргентинской, но и мировой литературы XX столетия. В настоящий сборник вошли избранные рассказы писателя, созданные им более чем за тридцать лет. Большинство переводов публикуется впервые, в том числе и перевод пьесы «Цари».