Призовая лошадь - [39]
Уже вечерело, когда был дан старт этому заезду. На холмах Сан-Бруно завывал ледяной ветер. Куате потирал руки. Идальго переминался с ноги на ногу, Ковбой становился все более лиловым, под стать сумеречному свету, как если бы выпитое за день бросилось ему в голову. Начался заезд! Мы видели, как лошади рванулись со старта, промчались мимо трибун, прошли первый раз финишную линию. Бежали милю с четвертью, в два круга. Перед нами пронесся Гонсалес. На темно-зеленом фоне ипподрома бежал чилийский конь, сотворенный не то из пепла, не то из серебра, рассекая воздух, как томагавк, абсолютный хозяин этой салатной страны, источавшей в знак приветствия свои самые сладостные ароматы. Свистел ветер, а нам, захваченным великолепным бегом, казалось, что это не ветер, а шуршание крылатого коня о сгущавшиеся сумерки. На первом повороте я увидел его мощный круп и задние ноги, сокращаемые и выбрасываемые с такой стремительностью и экспрессией, будто они обрушивали на захудалое стадо, следовавшее за ним, все презрение их обладателя.
— Такой конь не может проиграть, — услышал я за своей спиной.
Я взглянул на Идальго. Он был очень бледен. Проходя первую половину заезда, Гонсалес имел преимущество в четыре корпуса. Добежав до третьего поворота, он сохранял свое преимущество; казалось, он бежит с полным запасом прочности. Вдруг он рванулся в сторону и споткнулся. Хотя я следил за заездом в сильный бинокль, не могу сказать точно, что там стряслось. Гонсалес сбился с шага и, подогнув передние ноги, выбросил жокея из седла, словно катапультой. Мелвин нелепо пролетел по воздуху, не выпуская из рук хлыста. А Гонсалес изящно перепрыгнул через него и понесся дальше. Жокей откатился к барьеру, счастливо избежав копыт разгоряченных коней, шедших в хвосте. Толпа выла, неистовствовала. Идальго и мексиканцы хохотали до слез. Всадники устремились к финишу. С трибун несся оглушающий рев. В клубах пыли кавалькада во главе с эпической фигурой Гонсалеса выскочила на финишную прямую. Гонсалес летел вперед, обезумев от собственной скорости и мощи — стремена бились на ветру, распущенный хвост наметал лесок на преследующих его лошадей. Хозяин своих движений, виртуоз, он бежал лучший заезд своей жизни: без всадника. Белым сверкающим смерчем обрушился он на финиш. Соперников Гонсалес обошел на пять корпусов, продемонстрировав поразительную собранность и волю. Зрители смеялись и бешено аплодировали, выкрикивая такие похвалы, которых Гонсалес отродясь не слыхивал на североамериканских ипподромах. Закончив бег, он не спеша, с достоинством остановился и затем чемпионской рысцой направился к трибунам, приветствуя собравшихся изящными кивками головы. Публика неистовствовала. Это была своего рода месть проигравших, внезапно обнаруживших безответную жертву. Гонсалес, опьяненный успехом, казалось, принял все эти излияния за чистую монету, с открытой человеческой душой. Он приблизился к судейской трибуне церемонным шагом и торжественно вошел в круг для победителей. Толпа разразилась животным хохотом. «Вот это конь, вот это да! — гремели на трибунах. — Ему бы еще трость и сигару в зубы!» Мы с Идальго сидели молча. Куате плакал, потому что втайне ото всех он поставил на Гонсалеса, и теперь надежды его на солидный куш лопнули подобно мыльному пузырю. Мне горько было смотреть на паясничанье лошади. В этой комедии мне чудилась самая настоящая трагедия. Гонсалес походил на несчастного пьяного простака, которого минутное внимание скучающего хозяина заставило забыться и выставить себя на всеобщее посмешище. Какой-то фотограф щелкнул Гонсалеса, и публика снова принялась гоготать и хлопать в ладоши.
Наконец скачки кончились. Законный победитель вошел в почетный круг. Гонсалес был изгнан оттуда силой. В его сопротивлении чувствовалась горечь несправедливо униженного, удивление напрасно поруганного. Казалось, что он вдруг понял всю нелепость своего положения, понял причину всех этих выкриков и смеха. Гонсалес выбежал из круга, вздрагивая от негодования, глаза его налились кровью. Служитель пинками согнал его с дорожки и увел в конюшню.
— Идиоты, — сказал Идальго, — они не понимают, чего стоит этот конь. Однажды они это поймут, мерзавцы. Но радость достанется не им, — прибавил он, глядя на меня, — а нам, землячок… После того, что произошло сегодня с Гонсалесом, его не будут продавать, его отдадут даром…
В знак согласия я кивнул головой. Теперь я действительно поверил. Пусть мне придется истратить последний цент, пусть я буду трудиться как каторжник, но Гонсалес будет моим. Я выкуплю своего земляка. Подумать только, лупить чемпиона, попавшего в беду! Смеяться над конем — поэтом своего дела, конем, который в лучшем своем заезде, чтобы только мельком взглянуть на бабочку, сидящую на земле, сбрасывает жокея! Этот конь гений, приговоренный судьбой жить среди невежественного хамья. С его чувством драматичности, с его фантазией, с его выдубленной палкою шкурой он предназначен самой фортуной поражать людей.
— Они еще увидят, эти прохвосты… увидят…
Деревенская идиллия, или Помидорный бунт
Но приобрести лошадь было не так-то просто. Кто-то должен был купить ее для нас на свое имя, потому как, согласно правилам, только хозяин лошадей, участвующих в состязаниях, имел право купить другую лошадь во время скакового сезона. Кроме того, откуда взять четыреста пятьдесят долларов для ежемесячной уплаты тренеру? Покупка Гонсалеса была авантюрой, полной неисчислимых последствий. Идальго должен был еще повлиять на нашего земляка, внушив ему, что переход в наши руки для всех троих дело жизни и смерти.
Представляемое читателю издание является третьим, завершающим, трудом образующих триптих произведений новой арабской литературы — «Извлечение чистого золота из краткого описания Парижа, или Драгоценный диван сведений о Париже» Рифа‘а Рафи‘ ат-Тахтави, «Шаг за шагом вслед за ал-Фарйаком» Ахмада Фариса аш-Шидйака, «Рассказ ‘Исы ибн Хишама, или Период времени» Мухаммада ал-Мувайлихи. Первое и третье из них ранее увидели свет в академической серии «Литературные памятники». Прозаик, поэт, лингвист, переводчик, журналист, издатель, один из зачинателей современного арабского романа Ахмад Фарис аш-Шидйак (ок.
«Рассказ Исы ибн Хишама, или Период времени» Мухаммада ал-Мувайлихи (1858—1930) — самое яркое произведение египетской просветительской прозы, не утратившее своей актуальности до настоящего времени. Написанный в стиле средневековой арабской макамы «Рассказ» вбирает в себя черты и современного европейского романа, и публицистической статьи, и драматической пьесы, что делает его важнейшим звеном в цепи трансформаций классической арабской прозы в новые формы, перенимаемые у западной литературы. Бытоописательный пласт «Рассказа Исы ибн Хишама» оказал огромное влияние на творчество египетских прозаиков-обновителей 20-х годов XX в., решавших задачи создания национальной реалистической литературы. Для широкого круга читателей.
Дочь графа, жена сенатора, племянница последнего польского короля Станислава Понятовского, Анна Потоцкая (1779–1867) самим своим происхождением была предназначена для роли, которую она так блистательно играла в польском и французском обществе. Красивая, яркая, умная, отважная, она страстно любила свою несчастную родину и, не теряя надежды на ее возрождение, до конца оставалась преданной Наполеону, с которым не только она эти надежды связывала. Свидетельница великих событий – она жила в Варшаве и Париже – графиня Потоцкая описала их с чисто женским вниманием к значимым, хоть и мелким деталям.
«Горящий светильник» (1907) — один из лучших авторских сборников знаменитого американского писателя О. Генри (1862-1910), в котором с большим мастерством и теплом выписаны образы простых жителей Нью-Йорка — клерков, продавцов, безработных, домохозяек, бродяг… Огромный город пытается подмять их под себя, подчинить строгим законам, убить в них искреннюю любовь и внушить, что в жизни лишь деньги играют роль. И герои сборника, каждый по-своему, пытаются противостоять этому и остаться самим собой. Рассказ впервые опубликован в 1905 г.
Желтоплюш, пронырливый, циничный и хитрый лакей, который служит у сына знатного аристократа. Прекрасно понимая, что хозяин его прожженный мошенник, бретер и ловелас, для которого не существует ни дружбы, ни любви, ни чести, — ничего, кроме денег, презирает его и смеется над ним, однако восхищается проделками хозяина, не забывая при этом получить от них свою выгоду.
Хулио Кортасар (1914–1984) – классик не только аргентинской, но и мировой литературы XX столетия. В настоящий сборник вошли избранные рассказы писателя, созданные им более чем за тридцать лет. Большинство переводов публикуется впервые, в том числе и перевод пьесы «Цари».