Призовая лошадь - [37]

— Но разве не ты уговаривал меня бросить скачки, призывал копить деньги, чтобы по твоему примеру вернуться потом в Чили?

— Верно, но тут совсем другое дело, дружище. Речь, идет не об игре. Я предлагаю торговое дело, к тому же очень серьезное. Гонсалес будет нашим капиталом.

— Нашим? — спросил я, придравшись к слову. — Почему ты говоришь «нашим капиталом», если деньги вкладываю я? Стало быть, сам ты ничем не рискуешь?

Идальго задумался. Я обезоружил его? Он нервно уставился в землю, почесал за ухом, поскреб в затылке.

— Черт возьми, — выдавил он наконец, — если ты дашь половину, другую дам я. Купим лошадь пополам.

— Э, да ты, я вижу, соглашатель! А ведь ты сам недавно убеждал меня, что скачки штука грязная и идиотичная; что свои деньги ты отложил на рыбачьи лодки да на смугляночку. Ведь если этот несчастный битюг не выиграет, ты потеряешь все. И тогда прощай Чили, прощайте накопления! Ты останешься здесь на всю жизнь вычищать навоз. Добро еще, если мы задолжаем и нас посадят в тюрьму. Хорошенькую пару составим мы с тобой в «Сен-Кэнтэне»!

Некоторое время Идальго шел молча, потом остановился и, посмотрев мне в глаза, сказал:

— Клянусь богом, не думал, что ты такой слюнтяй… Но если дело тебя не интересует, отлично; будем считать, что разговора не было.

— Не горячись, — ответил я, — и не торопи меня.

Я не сказал, что дело меня не интересует. Я сказал только, что вчера ты утверждал обратное.

— Вчера, вчера! Вчера, сегодня, всегда я утверждаю одно: те, кто играет на скачках, — болваны, которые ставят вслепую, ни бельмеса не смысля; что же касается хозяев, тренеров, жокеев, лошадей — то это дело другое. Мы с тобой переходим в разряд хозяев…

Выпалив это, Идальго застыл в трансе. Блаженная улыбка раздвинула его губы. Шрам на щеке куда-то исчез, а глаза зажглись детской веселостью. Мы подошли к загону. Публика спешила к билетным кассам. По дорожке дефилировали лошади, участники первого заезда; цвета — синий, красный, золотой, зеленый, черный. Жокеи, почти стоя на подтянутых стременах, маневрировали, чтобы выстроиться за лидером в красной куртке и черной шапочке, который должен был повести их на старт. Мы с Идальго смотрели, как они проезжают. В моих глазах это было шествие-гала, парад игрушек в весеннем размыве глянцево-зеленых лугов и улыбчиво мерцающих маков; все казалось сплошной невинной шуткой, красочным мгновением, порожденным веселым бризом и тут же растопленным нежными лучами солнца. Для Идальго это было поле битвы, жестокое единоборство жокеев, утонченное соперничество лошадей, трагический наворот случайностей и неизбежностей. Мы молча наблюдали. У меня не было иных помыслов, кроме жажды увидеть свою судьбу, написанную конскими копытами; я чувствовал, что за этой блестящей кавалькадой вьются вплетенные в цепочку конского навоза наши с Идальго надежды.

Ждем заезда с участием Гонсалеса: я — делая сложные свои выкладки, Идальго — просто наблюдая. Не сговариваясь, направляемся к всегдашнему нашему месту сбора: к углу трибун сразу за финишем. Там застаем Ковбоя, Куате, Хулиана и многих других, среди них оборванного безрукого паренька, так без рук и родившегося, имени которого я никогда не знал; ему надо было всовывать сигарету в рот, давать прикуривать и поить пивом, словно сосунка. Все они были погружены в собственные мысли и расчеты; лица одних выражали тревогу, других — спокойную уверенность, третьих — покорность судьбе и одновременно — загадочность. Куате, в голубом блестящем костюмчике, не находил себе места. Я смотрел на него с удивлением и любопытством. Перед заездом он стремглав мчался в паддок; когда лошади выходили на скаковой круг, он снова начинал суетиться, бегать в самых неожиданных направлениях: рыскал по трибунам и ложам, заглядывал в уборную, подбегал к кассам выплаты или билетным кассам. Он казался муравьем, внезапно сбившимся с пути и потерявшим своих сотоварищей. Пробегая мимо, он не замечал нас, несмотря на то что мы громко поддразнивали его или свистели. Он бегал рысью, носился галопом, стройненький, нарядный, прижимая локтями развевающуюся на бегу куртку, выкрикивая что-то несвязное. В один из заездов мне удалось остановить его:

— Куда ты?

— Некогда, маэстро, спешу поставить все свое состояние на беспроигрышную лошадь.

— На какую?

— Пошли, — крикнул он в ответ, лихорадочно сверкая глазами, — бежим быстрее!

И он опрометью бросился дальше. Я за ним. Так, случайно, я стал напарником Куате в его бегах. Мы оказались в нескольких шагах от группы игроков, которая двигалась, словно табун жеребят за кобылой. Группа протискивалась сквозь толпу, откатывалась назад, останавливалась, устремлялась то к скаковой дорожке, то к кассам. Бежали кучно, локоть к локтю. Я не знал, что мы делали, за кем спешили, почему и зачем.

— Куда мы, Куате?

— Молчи, балда. Следуй за мной и не спрашивай.

Мало-помалу я стал понимать, что группа эта вовсе не случайная, что в ней есть свой порядок, своя логика. Всего нас было человек тридцать. Большинство — голодранцы. Во главе шествовал какой-то субъект крепкого сложения, румяный, улыбающийся, весьма самоуверенного вида; одет он был в шотландскую куртку, на голове тирольская шляпа, на шее бинокль многократного увеличения. Когда он подносил бинокль к глазам, пальцы его, отягощенные множеством перстней, искрились молниями. С ним рядом шла сеньора средних лет, чуть седоватая, маленького роста, почти красивая. Единственным ее украшением была меховая накидка. По меньшей мере из горностая. По пятам за этой парочкой следовали еще четыре субъекта с физиономиями гангстеров. А потом уже все мы. Останавливалась парочка — останавливались гангстеры, останавливались мы. Парочка поворачивала направо — поворачивали гангстеры, поворачивали и мы. Парочка подымалась в свою ложу — подымались гангстеры, подымались мы и замирали на почтительном расстоянии. Парочка спускалась — спускались гангстеры, за ними мы. Парочка шла к таблице ставок — мы следом. Останавливалась — останавливались мы.