Призовая лошадь - [36]

— Как тебя зовут, подкидыш? — спросил я.

— Гонсалесом, — ответил Идальго.

Я воззрился на него с разинутым ртом и хихикнул:

— Брось голову морочить…

— Я не морочу. Так его прозвали: Гонсалес.

— Перестань! Как это лошадь могут прозвать Гонсалесом?

— Его еще в Чили так окрестили, — прервал мексиканец, — хозяин записал его под кличкой Сеньор Гонсалес. Разве ты не заметил, что есть еще один Гонсалес на скачках?

— Ну и ну! Стало быть, тебя прозвали Гонсалесом?

— Между прочим, это не такая уж редкость. Ты не помнишь Олаверри? В Чили много людей носят эту фамилию. Отличная фамилия…

Меня снова разобрал смех.

— …чистокровные баски и очень хорошего рода.

— Ну, этот-то, должно быть, из средней буржуазии.

— Ошибаешься, любезный, этот лопух наш, из простонародья. Взгляни на масть! Ему не хватает только заговорить по-нашенски, по-деревенски.

И в самом деле, достаточно было взглянуть на Гонсалеса, чтобы сразу признать в нем голодранца, этакая характерная смесь вкрадчивости и строптивости, наглости и застенчивости.

— Хозяин утверждает, — продолжал Хулиан, — что в Чили Гонсалес выиграл множество заездов.

— Ничего удивительного! Я это отлично помню, — сказал Идальго. — Он бежал длинные дистанции и держался молодцом. Там он звался Поликарпо Гонсалес… Ну, чего тут смешного? — спросил Идальго, слегка раздосадованный моим смехом. — Ничего странного: лошадей часто называют по именам родственников или друзей хозяина.

— Но ведь тут сразу имя и фамилия.

— Ну и что? Полностью, как зовут, так и зовут. Особой красоты тут нет, но дело обычное.

Распрощавшись с Хулианом, мы с Идальго направились к ипподрому.

— Как тебе показался Гонсалес?

— Насколько смог понять, славное животное… а что, впрочем, должно было мне показаться? Конь как конь. За исключением того, что его следовало бы назвать доном Гонсалесом, раз уж у него такое человеческое имя.

— Нет, кроме шуток. Ты не находишь, что в нем есть что-то настоящее?

— Что я могу сказать? Надо посмотреть его в деле. Почему ты меня спрашиваешь? Хочешь, чтобы сегодня я на него поставил?

— Вовсе нет. Не потому я тебе показал Гонсалеса. Дело не в этом. Выслушай меня внимательно.

Не идущая обстоятельствам чрезвычайная серьезность Идальго настраивала меня на смешливый лад, но его глаза, колючие, как острие кинжала, удерживали от смеха. Разговаривая со мной, он тянул шею и приподымался на цыпочках.

— Ты уже отложил с выигрышей кое-что и как будто бы намерен выигрывать и дальше. Тебе везет. Не буду спрашивать почему. Ты родился в рубашке. Ставишь и выигрываешь. Прекрасно. Плохо другое: ты не умеешь распоряжаться деньгами. Пусть даже они шальные. Если хочешь разбогатеть, деньги нужно во что-то вкладывать. Милостивую судьбу надо уметь эксплуатировать.

«Эге, — подумал я с некоторым раздражением, — уж не собираются ли меня облапошить?»

— А при чем тут Гонсалес? — спросил я с невинным видом.

— Обожди, скоро поймешь. Гонсалес так скверно сейчас бегает, что еще немного — и хозяин, отчаявшись, с радостью отдаст его задаром. Заруби себе это на носу. Он продаст его за сущие гроши. Вот когда хозяин будет его продавать, и надо вмешаться. За тысячу с небольшим долларов ты сможешь его купить. И ты купишь его, черт побери. А я натренирую и сам поеду на нем.

Должно быть, недоумение так явно выразилось на моем лице, что Идальго остановился и схватил меня за руку.

— Разве я не сказал тебе, что этот конь самая настоящая золотоносная жила? Ты этого не понял? Когда-нибудь Гонсалес должен непременно выиграть. Я сам видел, как он побеждал на ипподроме в Чили. Выиграв на нем в одном только заезде, мы наверстаем все потери; выиграв два раза, мы получаем состояние и возвращаемся в Чили.

— Купить коня? Я? А откуда деньги на его содержание? Где мы будем его держать? В «Испанском пансионе»?

— Все заботы я беру на себя, — отрезал Идальго. — Приобретем коня и поместим его в конюшне одного знакомого тренера-немца. За все про все он возьмет с нас не больше десяти долларов в сутки: корм, тренаж, денник и прочие мелочи. Понятно, если конь заболеет, то придется платить еще за лекарства и по счету ветеринару. Но Гонсалес животное закаленное. Он не должен болеть. Кроме того, хозяин-немец сделает нам скидку потому, что я сам буду ухаживать за Гонсалесом, буду «работать» его и натаскивать. Стало быть, платить нужно будет только за фураж и конюшню. На круг выйдет что-нибудь около двухсот долларов в месяц. Если я возьмусь за подготовку, то гарантирую, что меньше чем через месяц Гонсалес выиграет скачку. Одной выдачи нам достанет на целый год…

Идальго говорил прямо-таки с мистическим восторгом, сплевывая на сторону, захлебываясь словами, потирая руки, подпрыгивая и притопывая. Проходившие мимо тренеры и жокеи с удивлением на нас поглядывали. Возможно, они принимали нас за злоумышленников, только что совершивших преступление. Мне лично проект Идальго казался чистым безумием. Но он настаивал, приводя все новые и новые резоны. Воздействовал он не столько логикой, сколько эмоциями и красноречием. Он вовлекал меня в свою сеть, словно паук в паутину, утягивал на дно подобно спруту. Шутка превратилась в искус, потом в наваждение. Я-то принимал этого маленького человечка за безобидного шутника, а он на глазах превратился в дьявола-искусителя! Он обезоруживал меня. Несмотря на то что разглагольствования Идальго казались мне сущей нелепостью, я чувствовал, как его замысел меня захватывает, туманит воображение волшебными картинами. «Таково, наверное, обаяние шулеров», — твердил я себе. В самом деле, как часто мы знаем, что нас обманывают, увлекают к погибели, чувствуем, что доводы противника слабее наших собственных, и тем не менее умолкаем в ослеплении, словно зачарованные. «Нет», которое было так возможно вначале, теперь уже кажется невозможным, и я вдруг начинаю думать, что Идальго и в самом деле прав; что, в сущности, он явился, чтобы спасти меня прикосновением волшебной палочки, раскрыв передо мной захватывающие дух просторы. Но и против дьявола-искусителя находятся силы, и эти силы, прежде чем иссякнуть, вспыхивают, пытаясь оказать последнее отчаянное сопротивление.