Призовая лошадь - [28]

Яростные голоса постепенно затухали, растворялись в тишине, словно капли коньяка в чашечке кофе. В наступившем молчании другие чувства и мысли начали меня одолевать. Они пульсировали во мне, будто кровь в венах, становились все более навязчивыми, одурманивающими. Я почти физически ощущал близость Мерседес, ее безропотную готовность наконец-то уступить мне. Ее тревожный взгляд был устремлен на меня. В нем читались грусть и раскаяние, обещание покорности и жаркой ласки. Сквозь клубы дыма, настоянного на гуле голосов и звоне стаканов, я угадывал призыв ее упругой трепетной груди, голых плеч, ее золотистой точеной шейки. Мало-помалу сотрапезники стали расходиться. Продвигаясь к выходу, я заметил, что Мерседес задержалась в дверях так, что миновать ее я не мог. Скрестив руки на груди и натужно улыбаясь, она с кем-то разговаривала. На меня она посмотрела с такой доверчивой и откровенной нежностью, что к горлу у меня подступил комок. Смущенный и взволнованный, я вышел вслед за Ковбоем и Идальго. Я сознавал, что пройти так просто мимо Мерседес и не заговорить с ней значило жестоко ее обидеть. Конечно, я должен был задержаться возле нее хоть на секунду и мигом представил ее рыдающей из-за меня в своей крохотной комнатушке…

— Вы должны непременно познакомиться с Мерседес, — убеждал я своих друзей; они послушно соглашались, с некоторым недоумением реагируя на мое воодушевление, которое, в сущности, скорее походило на грусть или даже на отчаянье.

Мы спускались по улице Колумба в сторону Бродвея. Вокруг уже ощущалась та возбуждающая легкость, сотканная из света и разноцветья, которая вздувается осенней порой в сан-францисских гаванях, прозрачным переливчатым воздушным шаром нависает над холмами, колокольнями церквей и наконец, лопается в высоте, обрушивая мириады отблесков на «Золотые Ворота». Небо на западе, опрокинутое над краем ртутного зеркала океана, накапливает предзакатные синие, оранжевые, лиловые, золотистые и гранатовые краски и раскрашивает ими наподобие абстрактной картины серый холст воды. Ледяной бриз приносит пронзительный запах водорослей. Морского гула не слышно, но пена и напор волн властвуют над городом: они в сумеречном свете и в хлестких ударах ветра по глади городских зданий и башен. Я все еще под впечатлением нежной взволнованности Мерседес. Оно усиливается грустью сумерек. Проходим мимо маленьких баров района Коста-Барбара: «Чили», «Монас», «Томи’с», «440». К активным боевым действиям готовится воинство греха. Вот в этом кабаре собираются лесбиянки. Там — белокурые амазонки с целью полонить негров и филиппинцев. Тут — знаменитое логово заскорузлых гомосексуалистов, где встречаются разного сорта скандальние «семейки»: рассудительные супружеские парочки пожилых педиков; парочки сварливые, неуживчивые, злоязычные — стариков и подростков; трагические парочки молодых ревнивцев. А вон тот бар пытается специализироваться на зыбком принципе «двуснастности»: все официантки мужеподобны, что же касается ведущего и актеров, то пол их совсем неопределенен. Мимо нас проходит группа причесанных под парней девиц, бледных и прыщавых; на них кожаные куртки и серые брюки, плотно обтягивающие бедра. Поглядывают они на нас нахально и агрессивно. Некоторые идут парочками: более мужеподобная ведет подругу с покровительственным видом; проходя мимо нас, ревниво привлекает ее к себе.

«Эль Ранчо» кипит ритмами мамбо. Посетители толпятся в проходе, возле стойки, за колоннами. Снуют официантки в простонародных нарядах, балансируя подносами и оставляя за собой стойкий запах духов, а заодно и терпкого пота крепко сбитых смуглых тел. Сухой ритм бонго[22] звучит в диссонанс с перезвоном колокольчика. Танцевальная площадка забита народом. Чем больше народу, тем прибыльнее. Старуха хозяйка прохаживается, будто наседка по курятнику, подсчитывая доходы. Она сама проводит нас к столику. Меня она не узнает.

— Будете ужинать? — спрашивает она, глядя на Ковбоя, который не удостаивает ее ответом.

Мы заказываем бутылку виски.

— Бутылку? — переспрашивает старуха.

— Да, бутылку. Хотим отпраздновать удачу на скачках.

Старуха крикнула официантку. Та мигом подбежала. Крашеная, в кудряшках блондинка с огромными кофейного цвета глазами, смешливыми и кокетливыми. В глубоком вырезе блузки раскачиваются груди. Она подходит ко мне и обхватывает голой смуглой рукой за шею. Не в силах сдержаться, чмокаю ее куда-то за ухо. Ей нравится, что я так сразу оценил ее прелести. Идальго смотрит на меня очень серьезно и говорит:

— Учти, что это только аванс.

Ковбой озирается вокруг, подобно шкиперу китобойного судна, бдительному, но уверенному в себе.

— Какого черта он молчит, — говорит Идальго, кивнув в его сторону головой.

— Уж таков характер у этого дяди. «Немой алкоголик». Так называют его друзья. Пьет и помалкивает. Впрочем, не думай, он все примечает.

— Что же, вроде попугая будет?

— Какого попугая? — спрашивает Ковбой.

— Из сказки.

— А ну, расскажи.

— А на черта? Ты же знаешь. Все знают эту историю.

— Я не знаю, — говорит Ковбой вполне серьезно.

— Расскажи.

— Да он шутит! Как это он может не знать?