Призовая лошадь - [27]

Танго

Мы вернулись в пансион, когда все уже сидели за столом. Я вошел с опаской, боясь встретиться взглядом с Мерседес. Нам дали место, и началась церемония передачи супницы и хлеба. Мои друзья ели молча, сосредоточенно. Краешком глаза я огляделся вокруг. Мерседес сидела рядом с отцом и наблюдала за мной. Когда глаза наши встретились, она нежно улыбнулась. Я, проглотив слюну, несколько мгновений выдерживал ее взгляд. В ее нежности сквозило что-то грустное, обиженное. Мне ужасно захотелось обхватить ладонями ее лицо и поцеловать. Я отвел взгляд, но ощущение зеленых ее глаз, таких глубоких и таких проницательных, преследовало меня. Сидевший рядом со мной Идальго ел вдумчиво, ложка за ложкой, тщательно прожевывая. Его голова и плечи едва возвышались над столом. Руки походили на когти кондора, а ложка в правой руке здорово смахивала на боевое оружие. По другую сторону от меня сидел техасец, по сравнению с Идальго это был настоящий небоскреб, этакая рыжая громадина. Он ел мало, как бы нехотя, но вино пил с жадностью.

— Суп превосходный, хозяин! Отличный суп, — заключил Идальго, проглотив последнюю ложку, и откинулся назад в нетерпеливом ожидании очередного блюда. С конца стола до нас стал долетать, подобно порывам бури, голос разъяренного испанца. Он громогласно вопрошал, имели ли Соединенные Штаты право выдворить из страны Гарри Бриджеса, лидера профсоюза портовых грузчиков, только за то, что он не приглянулся властям.

— Черта ли в том, что Бриджес приглянулся или не приглянулся властям, — ответил какой-то тщедушный человечек, с лицом, изрезанным глубокими морщинами, и выпученными глазами, — его обвиняют в том, что он коммунист и что профсоюз контролируется коммунистами.

— Дело вовсе не в этом, — вмешался Безголосый шепотом, рвущимся словно из железной бочки. — Его обвиняют в лжесвидетельстве: на вопрос, принадлежит ли он к коммунистической партии, он ответил «нет», а на самом деле, кажется, принадлежит.

— Кажется! Кажется! Болтаешь черт-те что! Откуда ты знаешь, коммунист он или не коммунист? Ты видел, как ему выдавали партийный билет? Или, быть может, он сам тебе сказал об этом? — У говорившего был полон рот бобов, и похоже было, что он вот-вот лопнет от натуги.

— Нет, дело в другом! Вы не понимаете сути, — начал отец Мерседес. Я слушал внимательно, разглядывая суровое и упрямое лицо. — Суть в том, что Бриджес покончил с господством гангстеров в профсоюзах моряков, а компаниям это не по нутру. Он объединил портовых рабочих, и это единство позволяет им диктовать свои условия труда, добиваться лучшей оплаты, противостоять несправедливым договорам. Компании уже не могут навязывать свою волю с помощью наемных убийц, которые терроризировали рабочих.

— Но Бриджес коммунист, а правительство не желает терпеть коммунистов ни в порту, ни на судах.

— Ты-то откуда знаешь, что он коммунист?

— А если и коммунист, так что с того?

Последняя реплика вызвала целую бурю. Многие, а быть может, и большинство здешних испанцев были неоанархистами; меньшинство — социалистами и буквально несколько человек либеральными беспартийными. В глубине души все были синдикалистами и легко понимали друг друга.

— Бриджес не коммунист, — раздался голос, — он католик.

Утверждение это было встречено раскатами хохота. Голос принадлежал толстяку, с лицом, изрытым оспой, почти слепому, говорившему с явным аргентинским акцентом. Толстяк вскинулся, как ужаленный:

— Чего смеетесь, кретины? Я говорю, что Бриджес католик! Он и есть католик. Прочитайте сегодняшнюю «Кроникл»! Вы что, не обратили внимания, кто выступил в его защиту на суде? Священник, приходский священник. К тому же ирландец. Он заявил, что Бриджес в течение многих лет был его прихожанином. Понятно, что к мессе или там на исповедь он не ходит, но он католик.

— Оно и в самом деле так, — подтвердил Марсель. — Сегодня утром я был на заседании суда. Священник сказал, что Бриджес хороший человек и очень честный. И знаете, что ему ответил судья? Он имел бесстыдство спросить священника, часом не сумасшедший ли он. Священник побледнел, адвокаты Бриджеса запротестовали. Судья продолжал настаивать на своем вопросе. Любопытнее же всего то, что священник заявил, будто он не сумасшедший, но на учете в психиатрическом диспансере состоял около года. Судья не дал ему договорить. Священник хотел добавить что-то еще, но его лишили слова, и он вынужден был сесть.

— Черт знает что такое! И зачем они это делают?

— Спрашиваешь зачем? А вот пусть добрые люди думают, будто одни только ненормальные священники вроде этого могут потворствовать Гарри Бриджесу.

— Его хотят погубить любой ценой.

— Судья тоже католик.

— Верно, католик, что не мешает ему быть бандитом.

— Прежде всего он бандит.

— Вот именно.

Я и мои друзья слушали эти споры молча, не встревая в них. Идальго незаметно опорожнил стоявшую перед ним бутылку вина. Техасец смачно потягивал из своей; казалось, ему было решительно наплевать и на самый спор, а быть может, и на предмет спора. На меня выкрики спорящих накатывались волнами. Имя Бриджеса произносилось то с благоговением, то с ненавистью. Интересно, что это за Бриджес, думалось мне, который заставляет так неистовствовать этих и без того экзальтированных — испанцев, каков он из себя?