Приобщение - [5]

Не страдали спесиво —

Просто так, задыхались

Вдалеке от России.

Гнёт вопросов усталых:

«Ах, когда ж это будет?»

Мартиролог — каталог

Задохнувшихся судеб.

Среди пошлости сытой

И презренья к несчастью —

Мартиролог открытий,

Верных только отчасти.

Вера в разум средь ночи,

Где не лица, а рожи, —

Мартиролог пророчеств.

Подтвердившихся. Позже.

Не кормились — писали,

Не о муках — о деле.

Не спасались — спасали,

Как могли и умели.

Не себя возносили

И не горький свой опыт —

Были болью России

О закате Европы.

Не себя возносили,

Хоть открыли немало, —

Были знаньем России!..

А Россия — не знала.

А Россия мечтала

И вокруг не глядела,

А Россия считала:

Это плёвое дело.

Шла в штыки, бедовала —

Как играла в игрушки.

…И опять открывала,

Что на свете был Пушкин.

1962

БРАТСКОЕ КЛАДБИЩЕ В РИГЕ

Кто на кладбище ходит, как ходят в музеи,

А меня любопытство не гложет — успею.

Что ж я нынче брожу, как по каменной книге,

Между плитами Братского кладбища в Риге?

Белых стен и цементных могил панорама.

Матерь-Латвия встала, одетая в мрамор.

Перед нею рядами могильные плиты,

А под этими плитами — те, кто убиты. —

Под знаменами разными, в разные годы,

Но всегда — за неё, и всегда — за свободу.

И лежит под плитой русской службы полковник,

Что в шестнадцатом пал без терзаний духовных.

Здесь, под Ригой, где пляжи, где крыши косые,

До сих пор он уверен, что это — Россия.

А вокруг всё другое — покой и Европа,

Принимает парад генерал лимитрофа.

А пред ним на безмолвном и вечном параде

Спят солдаты, отчизны погибшие ради.

Независимость — вот основная забота.

День свободы — свободы от нашего взлёта,

От сиротского лиха, от горькой стихии,

От латышских стрелков, чьи могилы в России,

Что погибли вот так же, за ту же свободу,

От различных врагов и в различные годы.

Ах, глубинные токи, линейные меры,

Невозвратные сроки и жесткие веры!

Здесь лежат, представляя различные страны,

Рядом — павший за немцев и два партизана.

Чтим вторых. Кто-то первого чтит, как героя.

Чтит за то, что он встал на защиту покоя.

Чтит за то, что он мстил, — слепо мстил и сурово

В сорок первом за акции сорокового.

Всё он — спутал. Но время всё спутало тоже.

Были разные правды, как плиты, похожи.

Не такие, как он, не смогли разобраться.

Он погиб. Он уместен на кладбище Братском.

Тут не смерть. Только жизнь, хоть и кладбище это…

Столько лет длится спор и конца ему нету,

Возражают отчаянно павшие павшим

По вопросам, давно остроту потерявшим.

К возражениям добавить спешат возражения.

Не умеют, как мы, обойтись без решения.

Тишина. Спят в рядах разных армий солдаты,

Спорят плиты — где выбиты званья и даты.

Спорят мнение с мнением в каменной книге.

Сгусток времени — Братское кладбище в Риге.

Век двадцатый. Всех правд острия ножевые.

Точки зренья, как точки в бою огневые.

1962

НА ШВЕЙНОЙ ФАБРИКЕ В ТИРАСПОЛЕ

Не на каторге. Не на плахе.

Просто цех и станки стучат.

Просто девушки шьют рубахи

Для абстрактных чужих ребят.

Механически. Всё на память:

Взлёт руки — а потом опять.

Руки! Руки!

          Ловить губами

Вас в полёте.

            И целовать!

Кожа тонкая… Шеи гнутся…

Косы спрятаны — так у всех.

Столько нежности! Задохнуться!

Только некому — женский цех…

Знаю: вам этих слов — не надо.

Знаю: жалость — не тот мотив.

Вы — не девушки. Вы — бригада!

Вы прославленный коллектив!

Но хочу, чтоб случилось чудо:

Пусть придут моряки сюда

И вас всех разберут отсюда,

С этой фабрики Комтруда!

1962

* * *

Видать, была любовью

Ты всё ж в моей судьбе.

Душой, губами, кровью

Тянулся я к тебе.

И жизнь внезапно цену

Иную обрела.

И всё твоя измена

Под корень подсекла.

Что ж… Пусть… Живу теперь я

Неплохо. Ничего.

Не верю в счастье. Верю,

Что можно без него.

И жизнь на сон похожа,

И с каждым днем я злей.

И ты, наверно, тоже

Живешь не веселей.

Безверье и усталость

В душе, в судьбе, в крови…

Приходит рано старость

К живущим без любви.

1962

ЗЕМЛЯЧКАМ

Снова Киев.

          И девушки

                  нежной, певучей осанки:

Все — такие, как вы.

                  Но не встретить на улицах вас,

Довоенные девочки,

                детство мое, —

                            киевлянки!

Мои взрослые сверстницы,

                      где вы и как вы сейчас?

Я не к вашим ногам

                 припадал молодыми губами,

Всё не вам объяснял,

                  что пытался себе объяснить.

Я оставил вас в детстве,

                       одних,

                           словно мертвую память, —

Обронил, словно можно

                    частицу себя обронить.

Мы встречались порой.

                    Говорили.

                             Мне некогда было:

Я проделывал путь,

                 пробивая дорогу плечом.

Боль эпохи моей

               подняла меня,

                           сердце пронзила,

Отделила от вас,

               словно были вы здесь ни при чём.

Словно это не вы

                и не горькие ваши романы,

Ваши браки, разводы,

                   смятенья

                          и схватки с тоской.

Той любви, что хотели,

                  мечтали о ней постоянно, —

Той любви вдруг не стало,

                       а вы не умели с другой.

Знал я это,

           но знал не про вас.

                            Я разыгрывал роли.

От безвкусицы южной зверел,

                         вам не верил порой…