Приобщение - [4]

Потому что он был обречён.

О, как вы отрешенно скакали,

Зная правду, но веру храня.

И меня за собой увлекали,

Отрывали от жизни меня…

И летел я, коня погоняя,

Прочь куда-то, в пыли и в дыму.

Почему — я теперь уже знаю,

А куда — до сих пор не пойму.

Я не думал о вашей печали,

Я скорбел, что живу, как во сне,

Но однажды одни вы умчались

И с тех пор не являлись ко мне.

И пошли мои взрослые годы…

В них не меньше любви и огня…

Но скажите, в какие походы

Вы идете теперь — без меня?

1960

ЛЕНИНГРАД

Он был рождён имперской стать столицей.

В нём этим смыслом всё озарено.

И он с иною ролью примириться

Не может.

        И не сможет всё равно.

Он отдал дань надеждам и страданьям.

Но прежний смысл в нем всё же не ослаб.

Имперской власти не хватает зданьям,

Имперской властью грезит Главный Штаб.

Им целый век в иной эпохе прожит.

А он грустит, хоть эта грусть — смешна.

Но камень изменить лица не может, —

Какие б ни настали времена.

В нем смысл один, — неистребимый, главный,

Как в нас всегда одна и та же кровь.

И Ленинграду снится скиптр державный, —

Как женщине покинутой —

                      любовь.

1960

* * *

Пусть с каждым днём тебе труднее

И сам ты плох, и всё — не так,

Никто тебя не пожалеет,

Когда прочтёт о том в стихах.

Как жить на свете ни мешали б,

Как дни бы ни были трудны,

Чужие жалобы смешны:

Поэзия — не книга жалоб.

. . . . . . .

Но все застынут пред тобою,

Когда ты их — себя скрепя —

Ожгёшь необходимой болью,

Что возвращает всем — себя.

1960

* * *

Он собирался многое свершить,

Когда не знал про мелочное бремя.

А жизнь ушла

           на то, чтоб жизнь прожить.

По мелочам.

           Цените, люди, время.

Мы рвёмся к небу, ползаем в пыли,

Но пусть всегда, везде горит над всеми:

  Вы временные жители земли!

  И потому — цените, люди, время!

1961

ДЕТИ В ОСВЕНЦИМЕ

Мужчины мучали детей.

Умнó. Намеренно. Умело.

Творили будничное дело,

Трудились — мучали детей.

  И это каждый раз опять, —

  Кляня, ругаясь без причины…

  И детям было не понять,

  Чего хотят от них мужчины.

За что — обидные слова,

Побои, голод, псов рычанье?

И дети думали сперва,

Что это за непослушанье.

  Они представить не могли

  Того, что было всем открыто:

  По древней логике земли,

  От взрослых дети ждут защиты.

А дни всё шли, как смерть страшны,

И дети стали образцовы,

Но их всё били.

              Так же.

                    Снова.

И не снимали с них вины.

  Они хватались за людей.

  Они молили. И любили.

  Но у мужчин «идеи» были,

  Мужчины мучали детей.

Я жив. Дышу. Люблю людей,

Но жизнь бывает мне постыла,

Как только вспомню: это — было.

Мужчины мучали детей.

1961

* * *

У меня любимую украли,

Втолковали хитро ей своё.

И вериги долга и морали

Радостно надели на неё.

А она такая ж, как и прежде,

И её теперь мне очень жаль.

Тяжело ей — нежной — в той одежде

И зачем ей — чистой — та мораль.

1961

* * *

Брожу целый день по проспектам прямым

И знаю — тут помнят меня молодым.

Весёлым. Живущим всегда нелегко,

Но верящим в то, что шагать — далеко.

Что если пока и не вышел я в путь,

Мне просто мешают, как надо, шагнуть.

Но только дождусь я заветного дня,

Шагну — и никто не догонит меня.

Я ждал. Если молод — надейся и жди.

А город — он тоже был весь впереди.

Он рос, попирая засохший ковыль.

В нём ветер крутил августовскую пыль.

Он не был от пыли ничем защищен…

Но верил, надеялся, строился он.

И я не страданьем тут жил и дышал.

Напор созиданья меня заражал.

И был он сильнее неправды и зла…

А, может быть, всё это юность была.

Но если кручина являлась во сне,

Причина была не во мне, а вовне.

Так было… А после я жил, как хотел,

И много исполнил задуманных дел.

И многое понял. И много пронёс.

И плакал без слёз. И смеялся до слёз.

И строки руками таскал из огня…

(За что теперь многие любят меня.)

Был счастлив намёком, без злобы страдал.

И даже не знал, что с годами устал.

Но вдруг оказалось, что хочется в тень,

Что стало дышать мне и чувствовать лень.

Вот нынче в какую попал я беду!

Никто не мешает — я сам не иду.

И снова кручина. Я вновь, как во сне.

Но только причина — теперь не вовне…

…И вот я, как в юность, рванулся сюда.

В мой город… А он — не такой, как тогда.

Он в зрелую пору недавно вступил,

Он стал властелином в притихшей степи.

И пыль отступила пред ростом его.

И больше не надо напора того,

Который спасал меня часто тогда.

Того, за которым я ехал сюда.

Здесь был неуют, а теперь тут — уют.

Здесь трезвые парочки гнездышки вьют.

И ищут спокойно, что могут найти.

И строят свой город с восьми до пяти.

А кончат — и словно бы нет их в живых —

Душой отдыхают в квартирах своих.

И всё у них дома — и сердце и мысль.

А если выходят — так только пройтись.

Работа и отдых! На что ж я сержусь?

Не знаю — я сам не пойму своих чувств.

Я только брожу по проспектам прямым,

По городу, бывшему раньше моим,

И с каждым кварталом острей сознаю,

Что ВРЕМЯ закончило юность мою.

И лучше о прежнем не думать тепле —

По-новому счастья искать на земле.

Август-сентябрь 1961 — Караганда.

Найдено и доработано 19–20 мая 1968 года Москва

КАТАЛОГ «СОВРЕМЕННЫХ ЗАПИСОК» (Памяти Марины Цветаевой)

Поколенье, где краше

Был — кто жарче страдал

М. Цветаева

Тут не шёпот гадалок:

Мол, конец уже близок —

Мартиролог — каталог

«Современных записок»

Не с изгнаньем свыкались,