Приключения в Гран-Чако - [29]

— Разве я не говорил, — торжествующе выкрикнул Хоакин, — что Карай бросит Джованни в пути?

— Если бы не эта буря, — продолжал Нене, — он бы его не покинул. Он пошел вперед, чтобы Джованни не стыдился его и возвратился со мной. Я хорошо слышал, как он говорил индейцам, чтобы те, если он не захочет вернуться, сопровождали его и, если будет нужно, сделали бы носилки и понесли его. Он оставил ему всех индейцев, чтобы они могли чередоваться. Но Джованни даже не стал с ним разговаривать! Видели бы вы, как он шел через пустыню! Поднявшись на цыпочки, согнув ноги в коленях, он плелся мелкими шажками, и под ногами у него хрустела соль. И мои собаки брели потом также, как и он, словно переняли у него эту походку. Но когда Джованни понял, что мне такой спутник не очень улыбается, он начал строить из себя героя, и я был только рад этому… Представьте себе такого упрямца! Сам все хорошо знает, поучений не терпит, и я должен был бы выносить это! Пара часов пути, и он язык высунул. Если бы я сам не видел этого, ни за что бы такому не поверил. Карай все время уходил вперед и потом дожидался его. Когда он ждал его у большого попала, то сорвал несколько плодов и чистил их старым индейским способом — ногой в траве, чтобы содрать мелкие колючки, которыми покрыты плоды. Добрая душа у Карай, он приготовил несколько штук и для Джованни. Но тот не захотел поднимать их с земли, сорвал с ветки и, прежде чем Карай успел предостеречь его, засунул в рот, словно это были обычные фиги. Вот упрямец! Весь язык и нёбо у него были потом утыканы колючками. А Карай, вместо того чтобы бросить его и идти дальше, пожалел его и спросил, нет ли у меня воска. Я понял, зачем ему воск, лишь тогда, когда Джованни подошел ближе и Карай успокоил его, что в селении можно будет достать воск и он вытащит у него все колючки. Никогда я не думал, что в глуши можно чему-нибудь научиться; в голову бы мне никогда не пришло, что можно колючки кактуса вытаскивать при помощи воска…

Все были благодарны Нене за его разговорчивость, даже когда чувствовали себя уязвленными, слыша как он высмеивает их товарища. Из его рассказов они поняли, что он не простой пустомеля, что он хочет вознаградить себя за несколько месяцев вынужденного молчания.

На каждого одиночество действует по-разному. Один привыкнет молчать, да так и останется неразговорчивым; другой спешит наговориться, едва только очутится среди людей.

Управляющий доже был недоволен, что о его рабочем так плохо отзывались, и поэтому поспешил перевести разговор на другую тему.

— С фонарем нам повезло, — начал он. — Но откуда вы знали, что у охотника есть фонарь, который не гаснет даже при сильном ветре? Неужели вы настолько хорошо с ним знакомы, что знаете это?

— Да, я хорошо его знаю. Если бы я плохо знал его у меня были бы основания быть недовольным им. Он всегда пересекает дорогу, и не только мне: Он во все вмешивается, и не всем это нравится. Вы знаете, человек совершает не только хорошие поступки. И вот стоит только что-нибудь сделать не так, как сразу же у вас на дороге появляется Карай Пуку. А стоит обидеть индейца, и он становится сам не свой. Он тебе прочитает проповедь, а ты опусти голову и исправь несправедливость. И люди слушаются его как овцы барана, и даже тот не отважится спорить с ним, кто с другим поцапался бы из-за одного слова, не пришедшегося ему по вкусу. Как-то нас возмутила его привычка всюду совать свой нос. Было это в устье Набилека. Мы там ловили цапель. Выше цапель было еще больше, но там жили индейцы — кадувеи, а с ними лучше не связываться. У них на все один довод — выстрел из винчестера, а они хорошо вооружены. Мы ловили у самого устья, там, откуда легко было удрать. Нас было шесть человек. Среди нас был и дон Пабло; его знает весь Парагвай, а он и черта в полночь не испугается. Мы ждали опасности со всех сторон. Однажды Карай Пуку на небольшой лодке приплыл прямо в наш лагерь. Сами понимаете, нам это не очень улыбалось — иметь еще одного пайщика. Мы его совсем не знали, он был тогда молодой парень, и нам показалось, что он хочет примазаться к нам. Никому из нас не хотелось начинать с ним ссору. Едва кто-нибудь из нас заводил с ним разговор. Карай пристально смотрел на него, и разговор немедленно прекращался. Наконец, очередь дошла до дона Пабло. Тот начал — зацепку он нашел сразу же — но Карай только посматривает на него; потом рассмеялся и, словно угадав наши мысли, заявил, что если бы ему нужны были цапли, то он не сидел бы здесь и не ждал, когда птицы прилетят к реке, а шел к гнездовьям, где у птиц эгреты[5] еще не запачканы и не помяты. Во время разговора он сбивал одну птицу за другой. У него была хорошая винтовка, двустволка. И когда он увидел, как нас бесит его поведение, он поел наши макароны, выпил наш чай, выспался, потом сел в свою лодку, оставил нам убитых цапель и уплыл. Каждому из нас досталось около семидесяти перьев. И куда, вы думаете, он поплыл? Вверх по Набилеку, прямо в когти индейцам-кадувеям. Поплыл один. Думаете за тем, чтобы стрелять цапель? Вовсе нет! Отправился прямо к ним в селение и потом бродил с ними по горам. Мы про него забыли и думали уже, что его тело давно растаскали коршуны или что его зажарили на костре. Цапель было все еще много, но нам так не повезло. Нас доконали тамошние болота. Целую неделю мы жили без огня — никто из нас не мог встать на ноги и отправиться за дровами. Малярия!