Приключения нетоварища Кемминкза в Стране Советов - [54]

Ну и что?

Итак, Вам 38 лет?

Точно.

И только что закончили свой второй роман?

Так называемый.

Под названием e-i-m-i?

Да.

А как произносится?

«Эй» как в неопределенном артикле а, «ми» как в личном местоимении те: с ударением на те.

И что означает?

Есмь.

И как Есмь в сравнении с Громадной камерой?

Положительно.

Они ведь совсем не похожи, так?

Когда вышла Громадная камера, некоторые ожидали от нее военной книги; и были разочарованы. Когда вышла Эйми, некоторые ожидали новой Громадной камеры; и были разочарованы.

Но разве Громадная камера не связана с войной?

В ней используется война: с целью исследовать непостижимую громадность, столь неимоверно отдаленную, что она оказывается микроскопической.

Когда Вы писали эту книгу, Вы смотрели через войну на что-то очень большое и очень далекое?

Когда книга писалась, я наблюдал ничтожную долю чего-то невероятно более отдаленного, чем любое из солнц; чего-то более непредставимо огромного, чем громаднейшая из вселенных —

То есть?

Человеческий индивидуум.

Ага! А как насчет Есмь?

Кое-кто решил тогда, что Громадная камера — книга не просто о войне, а о классовой войне, и тут появилась Эйми — ага! сказали некоторые; вот еще одна грязная насмешка над капитализмом.

И были разочарованы.

Sic.

Вы думаете, те, кто разочаровался, действительно презирали капитализм?

Я чувствую, те, кто разочаровался, нереально презирали себя самих —

А Вы реально презирали Россию.

Россия, чувствовал я, — более смертоубийственна, чем война; когда презирают националисты, они презирают, просто убивая и калеча людей; когда презирают Интернационалисты, они презирают, категоризируя и классифицируя людей.

Короче, оба Ваши романа не оправдали ожиданий людей.

Эйми — опять же индивидуум; более сложный индивидуум, еще более громадная камера.

А автор ее — как Вы сами себя называете? живописец? поэт? драматург? сатирик? эссеист? романист?

Художник.

Но не успешный художник, в смысле популярности?

Не говорите глупостей.

При этом Вы, вероятно, считаете свое искусство жизненно важным и значимым —

Невероятно.

— Для мира?

Для меня самого.

А как насчет мира, г-н Каммингс?

Я живу во множестве их: какой Вы имеете в виду?

Я имею в виду повседневный будничный мир, в котором есть я, Вы, миллионы из миллионов мужчин и женщин.

И что?

Не приходило Вам в голову, что люди в этом так называемом нашем мире не интересуются искусством?

Da da.

Вам не жаль этого?!

С чего бы это.

Если бы люди больше интересовались искусством, Вы как художник были бы более широко востребованы —

Более широко?

Конечно.

Не более глубоко.

Глубоко?

Любовь, например, глубже лести.

А — но (раз уж Вы об этом) разве любовь не устарела слегка?

Смею сказать.

А разве Вы не должны быть ультрамодернистом?

Смею сказать.

А я смею сказать, Вы не смеете сказать точно, почему Вы считаете свое искусство жизненно важным —

Благодаря смею сказать моему искусству я способен стать самим собой.

Ну и ну! Не звучит ли это так, что те, кто не художники, не могут стать самими собой?

Разве это так звучит?

Что, как Вы думаете, происходит с теми, кто не художники? Кем, Вы думаете, становятся те, кто не художники?

Я чувствую, что они не становятся: у меня ощущение, что с ними ничто не происходит; мне кажется, из них выходит отрицание.

Отрицание?

Вы перефразировали это пару минут назад.

Как?

«Так называемый наш мир»

Трудиться с детской иллюзией, что экономические силы не существуют, а?

Я есмь трудящийся.

Ответьте на один вопрос: экономические силы существуют или нет?

Вы верите в призраков?

Я сказал, экономические силы.

И что?

Это надо же! Там, где невежество — блаженство… Послушайте, г-н Большая голова с маленькой буквы —

Вот черт!

— Боюсь, Вы никогда не испытывали голод.

А Вы не бойтесь.

Нью-Йорк, 1932

Э. Э. Каммингс Мылигия — гашиш для народа [354]

СЦЕНА: Гробница Ленина, Москва, С.С.С.Р. Два пречистых солдата стоят друг против друга у самых главных врат.

Входит — крайне изнуренно — невероятно растрепанный старик с неимоверно замусоленными усиками: на его согнутой спине — пустой мешок: он немощно почесывается одной рукой, а другой едва удерживает лямку. Позади этого призрака гуськом тянутся восемь искусанных блохами, побитых молью, убитых горем крошечных оленят.

1-й СОЛДАТ (твердо): Стой! — кто идет?

БРОДЯГА (резко): Хромой и слепой.

2-й СОЛДАТ (твердо): Как зовут? Профессия?

БРОДЯГА: Вмеменный хманитель[355] вечного флюида.

1-й СОЛДАТ: Шаг вперед и памоль.

БРОДЯГА: Всему свое место.

2-Й СОЛДАТ: Спасибо, товамищ.

БРОДЯГА: Не за что, товамищ.

1-Й СОЛДАТ: Как тебя зовут, товамищ?

БРОДЯГА: Товамищ Санта-Клаус, товамищ.

2-Й СОЛДАТ: Остальные восемь товамищей с тобой, товамищ Санта-Клаус?

БРОДЯГА: Со мной, товамищ.

1-Й СОЛДАТ: Дмугими словами, вы все вместе, товамищ Санта-Клаус?

БРОДЯГА: Дмугими словами, мы все вместе, товамищ.

2-Й СОЛДАТ: Спасибо, товамищ.

БРОДЯГА: Не за что, товамищ.

1-Й СОЛДАТ: Вы здесь все вместе случайно или намеменно, товамищ?

БРОДЯГА: Мы все вместе неслучайно, товамищ.

2-Й СОЛДАТ: Семьезно, товамищ?

БРОДЯГА: Чмезвычайно семьезно, товамищ.

1-Й СОЛДАТ: Насколько семьезно, товамищ?

БРОДЯГА: Почти фатально, товамищ.

2-Й СОЛДАТ: Не может быть, товамищ!

БРОДЯГА: Еще как может, товамищ!